Яков Арсенов - 76-Т3

Зрители, сжимаясь от прощального хорала, ждали картину сожжения. Но стэмовцы решили не жечь Жанну — во время ночных споров была принята идея помрежа сделать развязку без аутодафе. Жанна, подняв над головой сноп света, уходила в утреннюю зарю, к нам. Жаворонок, разрезая опаленными крыльями жаркое небо, мчался сквозь пламя. Время от времени он замирал, зависал на месте, чтобы забыться в песне. Иногда люди имеют право переделывать историю и говорить неправду во имя истины.

Вспыхнул свет. Марина была в слезах. Ее вывели на середину сцены. Из зала послышались приветствия. Никто не расходился. Пряник метнулся на первый этаж, чтобы спасти афишу от незадачливых коллекционеров.

На примере Бирюка он убедился, что коллекционируют сейчас все подряд. Афишу было бы жаль упустить, тем более, что сотворила ее будущая жена Пряника.

Когда Пряник вернулся, зал был еще полон. На сцену вышел Борис Янович, поклонился. Началась пресс-конференция для студкоров институтской многотиражки «За технические кадры» и областной молодежки. Откуда-то взялись критики, сказали, что есть слабые моменты, но в общем — ничего. Их никто не слушал. Тогда один пообещал выбить полчасика на местном радио для самых горячих мест спектакля.

Наконец зрители остыли. Критики и корреспонденты уходили с большой паникой. Они чувствовали, что все это должно закончиться каким-нибудь банкетом. Их пришлось выпроваживать.

Вслед за ними в зале погасили свет, а на сцене зажгли. Подняли туда стулья, столы и, не убирая реквизита, уселись в средневековье. Фискал вскрыл тайник. Как и во всех более-менее уважающих себя театрах, говорили только фразами из спектакля.

— Встань, Жанна!

— Говори, говори, эта тема меня волнует.

— Но я никогда не отрекусь от содеянного мною!

— Человек мразь, он предается похоти!

— Но выходя из дома разврата, он бросается наперерез скачущей лошади, чтобы спасти чужого ребенка!

Потом накинулись на афишу, испещрили ее автографами и преподнесли Борис Янычу. Сразу начали поднимать посуду за роли. Сначала за главную, потом по нисходящей до режиссера.

— Борис Яныч, спасибо вам за все!

— Борис Яныч, если бы не вы, то я просто не знаю..! Марина сидела бледная. Гриншпон был не в духе. Он тупо бил пальцем по клавишам рояля, выводя цыпленка жареного. Самоощущение остальных было наидинамичнейшим. Музыкантов заставили играть. Скоро организовались танцы. Гитаристы сами бросились в пляс, оставив за роялем Гриншпона в качестве тапера.

— Он виртуоз! — прыгал мокрый от счастья Бирюк. Справится!

Никто в этот момент не думал о великой силе искусства. Оно свое дело сделало — породило и породнило коллектив, а теперь отошло чуть в сторону и, наблюдая, как веселятся стэмовцы, думало о своем. Никто не помышлял о высоких подмостках, не лез в профессионалы. Главным было не это. Борис Яныч встал из-за стола.

— Ну, что ж, друзья, благодарю вас за усердие! За преданность СТЭМу! Нет, не искусству, а нашему маленькому театру! Я думаю, ради такого стоит не спать ночами, кромсать историю, перелицовывать ее вылинявший драп! — впервые режиссер так сильно расчувствовался.

— Вы знаете! — подбежала к нему Юлька. — Я, конечно, несколько весела, но, вы знаете, я была бы намного беднее, не будь СТЭМа, не будь вас, Борис Янович!

Все понимали Юльку. Она, действительно, была бы намного беднее, поэтому ей прощалась сентиментальность. Сегодня позволено все! Разорванные ночи и дрожь — позади! Танцуй, Юлька, главная закройщица и мастер по свету по совместительству!

Всей труппой вместе с музыкантами вывалили в ночь.

— Что, если попробовать погастролировать? — встрепенулся Пряник. Страшно, если наша баллада на этом и закончится.

— Да, в пединститут неплохо бы завернуть. Там нас носили бы на руках! - пристроился к предыдущим вздохам Бирюк. — Они в искусстве волокут.

Итак, — сказал на углу бульвара Борис Янович, наша Жанна состоялась, прижал он к себе Марину, можно сказать, свершилась! А в плане жить нам дальше или нет мы поступим по-иному — мы поставим спектакль повторно, но не на выезде, не на стороне, а в этих же стенах. Если зритель придет — с нами будет все ясно. Правильно я говорю, Марина?

Марина закивала головой. С каждым кивком на лице все больше проявлялась улыбка.

В общежитии никто не спал. Мурат после спектакля отбыл к Нинели. Рудик, Артамонов и Решетнев спорили об использовании метагалактического пространства и попутно развивали теорию мести и пощады в сфере отношений полов.

— Привет музыканту! Отбанкетился? Мог бы и нам по капельке прихватить!

— Вам вредно, — устало сказал Гриншпон. — Вас сразу потянет на второй этаж к какой-нибудь первой попавшейся девушке.

— В этом нет ничего антигуманного, — сказал Рудик. Но, помнится, мы публично завязали с этим.

Гриншпон попытался что-то сказать, но раздумал и нырнул в кровать. Искусство невыносимо выматывает своих жрецов.

— Баллада удалась. Настоящий спектакль. Мощь, Артамонов быстро перестроил тональность. — Все правильно, СТЭМ призван решать более серьезные задачи…

— Я смотрел спектакль, — сказал Решетнев, — и думал: как вы запустили свое нутро, Виктор Сергеич! Беспорядок, как на загородной свалке! Дался мне этот дурацкий бокс! Думал, натренируюсь — никто не сунется, а про душу забыл. На сознание окружающих нужно действовать в такой последовательности: сначала искусством и уже потом, если не проймет, перчаткой в кость или куда-нибудь по филейной части, — закончил вылазку в имманентное Решетнев.

— Марина была просто прелесть, — сказал Рудик. Боюсь, что завтра на занятиях я ее не узнаю.

Друзья о многом бы еще переговорили, но пришел Мурат и сбил беседу. Он снял со стены именную саблю, сбросил эфесом чужие носки со своей подушки и сказал:

— Жену, что ли, Нинэл сдэлат?

Все повскакивали с кроватей и заставили Мурата десять раз повторить сказанное. До утра обсуждали как это получше провернуть и во сколько это Мурату выльется.

— Двухгордый люблюд! — поздравил Мурата Артамонов.

— Ангидрит-т твою перекись марганца! — присоединились остальные.

Речь велась о самой первой свадьбе в группе.

Перед занятиями Марина влетела в аудиторию держа наперевес дипломат. В нем между конспектами лежало письмо от Кравцова. Рудик на самом деле едва узнал ее. Климцов встал, чтобы пропустить ее на всегдашнее место рядом с собою, но Марина с улыбкой проследовала на галерку.

Холода дымились невиданные, насыщая город всеми оттенками белого цвета. Глядя на оконные узоры, было страшно вылезать из-под одеяла. Радовались одни собаки. На выгулах они с прытью таскали сонных хозяев от столба к столбу. Куда-то затерялась луна, животным стало не на что выть. Городское общество собаководов вышло на экстренные поиски небесного тела. Так казалось со стороны.