Андрей Константинов - Не гламур. Страсти по Маргарите

Я не по-утреннему устало опустилась на стул. Вся моя жизнь – как на ладони. Мне и самой-то от себя скрывать нечего. Ну не Кирилла же Сергеевича прятать в памяти. Ну, того самого, что проходил свидетелем в деле о мошенничестве одной риэлторской фирмы. Проходил… Он со второго раза явился на допрос с охапками роз, пронзительно смотрел в мои глаза, закатывал собственные, а однажды, в конце следствия, пригласил в ресторан – вечером, со свечами. Тихо лилась латиноамериканская музыка, шипели свиные ребрышки на досках, медленно отпотевала бутылка водки…

А утром он положил на журнальный столик в моей квартире конверт – в благодарность за честное ведение дела, за мой профессионализм, помогший спасти ему бизнес…

Нет, были, конечно, и не такие грустные истории. И не так быстро заканчивающиеся. Был, например, терапевт Лева из нашей районной поликлиники. Его больше всего поразила не моя двусторонняя ангина, не «экзотическая» профессия (я, кажется, скоро свыкнусь с тем, что «баба-мент» – это убойно), а моя редкая фамилия. «В этом, Риточка, есть что-то аристократическое», – грассировал Лева. – «Да ничего аристократического, – отмахивалась я. – Мой прадед – из поморов. Только его соседи рыбу ловили на Белом море, а мой – дома рубил; и не просто – венцы крестом на углах, а с врезом на стыках, в лапу, чтобы потом бревенчатый сруб тесом легко было обшивать. Отсюда и прозвище у деда было – Лапа. А уж откуда вторая „п“ в фамилии появилась – одним сельсоветовским грамотеям и известно». Левушка полгода слушал эту историю, а потом, смущаясь, сознался, что мама ему невесту подобрала – учительницу из музыкальной школы. Он так убивался…

Зато сейчас – гордись Ритка! – у тебя в любовниках – самый красивый опер твоего управления. Он, правда, женат, зато внешне – сам Шон Коннери в первых сериях «Агента» не дотягивает. Он, правда, и бывает у тебя раз в месяц, но другого, похоже, в ближайшее время не предвидится…

От всех этих мыслей однажды мне стало просто невмоготу. Однажды, это когда я смотрела ночью по телевизору трансляцию с «Оскара». Вернее, еще до «Оскара», когда все они стекались в зал сквозь толпу поклонников. Господи, вот она – жизнь! Там даже если Кирилл Сергеевич оказывается таким придурком или Левушка – маменькиным мямлей, то ведь всегда найдется рядом какой-нибудь Том Круз или Антонио Бандерас, кто просто протянет руку, улыбнется и не даст скиснуть классной девчонке с такими глазами, ногами, с такой талией, с такой душой. Ну чем, скажите, я хуже агента ФБР Джоди Фостер из «Молчания ягнят»? Да ничем. Я – лучше! К тому же у меня нет этой вечной скорбной улыбки на лице, как у нее. Просто ей – повезло. Она попала в этот круг, и теперь ей легко: хочет, будет странной девочкой в «Алисе…», хочет – проституткой в «Таксисте», хочет – дружит с Мартином Скорсезе, хочет – с самим Хопкинсом… А ведь Джоди – тридцать пять. И она тоже – не замужем. Зато какая жизнь!

Все дело в круге, решила я однажды. Стоит вырваться из своего, тесного, душного, с грубоватыми коллегами, с вечным матом, с бессонными ночами, с рейдами по грязным подвалам и чердакам, с облавами и министерскими проверками, и попасть в другой – яркий, легкий, с сильными и щедрыми мужчинами, где женщина ценится только потому, что она – умна и красива, с тонкой душой, и все наладится, начнется другая жизнь…

И однажды я решила кардинально поменять жизнь, вырваться из своего круга. И когда решила, сразу стало легко, я почувствовала, что все в моей жизни очень скоро изменится.

От мысли, что я уже в двух шагах от счастья, я снова пришла в хорошее расположение духа и, тряхнув волосами, решительно направилась к своему рабочему столу.

Полированная столешница, протертая заботливой рукой тети Наташи, звала к началу рабочего дня. Только один предмет на столе был чужим, лишним – яркий глянцевый журнал. Я машинально посмотрела на обложку.

Теперь я точно знаю, почему про умирающего человека говорят – «отдает концы». Потому что, когда приходит «косая», она хватает не за горло, не за сердце, не в печенку вгрызается, а начинает с конечностей.

Вот и у меня сначала похолодели ладони, потом ледяная дрожь пробила от пальцев на ногах до по самое некуда («До хвоста, – резонно поправила бы меня умница Люся Пчелкина. – Во-первых, там, где „самое некуда“ – у настоящей булгаковской Маргариты должен быть хвост, во-вторых, в русском языке два предлога вместе – „до по“ – не употребляются»).

В общем, до самых ягодиц прошибла меня дрожь, и я перестала ощущать ноги. Поэтому села и снова уставилась в глянцевую обложку журнала.

Рита, мать твою, где ты была, когда Бог раздавал мозги? И ладно бы, шлялась по модным бутикам, выбирая убойную кофточку, чтобы сразить наповал оперов из убойного же отдела. Ладно бы, кувыркалась в постели до синяков под глазами с тем, от кого тихо умирают все кадровички нашего следственного управления, а также те, кого он вызывает повестками на допрос. Нет, скорее всего, вы, Маргарита Альбертовна, в то время, когда и без того умные люди выстроились к нашему доброму боженьке в очередь за умом, сидели в своем долбаном кабинете и подписывали очередную пачку особых поручений ментам-ленивцам из угро.

Я провела ладонью по холодному глянцу обложки журнала, словно это могло стереть изображение. Нет, наваждение не исчезало. Эта наглая сисястая девка с раздвинутыми ногами, эта шлюха с зазывно выгнутой спиной… это была я.

Ну ты, Рита, блин, и вляпалась…

Я скользнула взглядом по настенным часам: до начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Каждое утро, сверяясь с часами, я автоматически отмечаю про себя, что портрет президента по-прежнему висит на своем законном месте. На этот раз я чуть дольше задержалась на нем взглядом: Владимир Владимирович, как всегда, слегка улыбался, только сегодня это почему-то больше походило на усмешку; да, на похотливую мужицкую ухмылку. Я инстинктивно прикрыла фото из журнала ладонями. Все равно ухмыляется…

Не выдерживая больше собственного бесстыдства с обложки, я быстро открыла журнал: там, где посередине, сложенные пополам, были соединены скрепками три двусторонних постера.

Кажется, я даже вскрикнула. С первой цветной страницы во все свои фиалковые глаза на меня смотрела… Люся Пчелкина. Только была она… абсолютно голой и так же, как и я на обложке, в абсолютно отвратительной позе.

Я быстро перевернула страницу. Мать вашу!.. Роза! Гибкая, смуглая, как пантера Багира. Солнечные блики плясали на ее обнаженной груди, на темных сосках, возле пупка.

Боясь упустить трепещущую, как птица, мысль, я перевернула еще страницу, еще… Катя. Оля. Маша. Ника. Все семь!

Только сейчас, задним числом, я сообразила, что, испытав шок от вида собственной порнофотографии на обложке, я бросилась критиковать свои мозги, но ни разу не задалась вопросом – откуда? кто посмел? Сейчас же, когда обнаружила рядом в журнале еще шесть фотографий своих новых приятельниц, мне стало просто страшно. Второй вопрос – «кто посмел?» – оставался. Зато на первый – «откуда ноги растут?» – я могла ответить. И от этого стало еще противнее. Словно нас, как семь дур, заманили чем-то красивым в клетку, раздели, приковали цепями и теперь за деньги показывают на площади; словно продали в рабство, в гарем, в бордель. И насилуют прилюдно.