Андрей Константинов - Не гламур. Страсти по Маргарите

А там разворачивались нешуточные события. Газета на полном серьезе объявила на своих страницах кастинг на роль «народной Маргариты». Условия были простейшие: посылаешь две свои фотографии – портрет (почему-то журналисты это называли «крупняком») и в полный рост; их, якобы, непременно передадут Вортко; а потом жди результатов. Поначалу мне все это показалось полной фикцией. Но газета в каждом номере сообщала, сколько фотографий уже в банке данных народного конкурса, информировала, на какие роли в фильме главреж уже утвердил актеров, периодически печатала интервью и комментарии самого Вортко.

Мало того, в каждом номере газета помещала фотографии очередных девушек, изъявивших желание принять участие в народном конкурсе. Среди них действительно большинство было непрофессионалок. И в правдивости конкурса меня убедила как раз-таки фотография обычной девушки, напомнившей мне одну московскую актрису, на которую я обратила внимание на каком-то гастрольном спектакле, куда меня затащила подруга Анька. Настроение было – дрянь (накануне Олег позвонил и сказал, что завтрашняя встреча отменяется: заболел сын, на днях – министерская проверка, а у жены – предзащитная лихорадка), спектакль был дрянь, но та темноволосая московская девочка запомнилась. Была в ней какая-то скрытая страсть, которая взрывала атмосферу скучающих кресел, пробивалась сквозь вечные покашливания и покрехтывания аллергичного (от пыли?) зала, достигала галерки и возвращалась назад, к кулисе, где стояла та, которая вроде бы даже ничего особенного и не говорила, вроде бы даже и не двигалась почти… И вот эта девушка, из газеты, с редким нынче «цветочным» именем Роза, которая так напомнила мне те два часа почти молчаливой страсти на сцене, – тоже участница конкурса, тоже хочет быть Маргаритой…

У меня появилось новое увлечение. Вечером (если он выдавался свободным) я заворачивалась в теплый плед на диване и раскладывала перед собой вырезки из газеты (я под прицелом Макарова не призналась бы никому, что заразилась болезнью провинциальных девчонок) с фотографиями претенденток на роль Маргариты. Я пыталась смотреть на них глазами Вортко. Или даже… самого Булгакова.

Вот Ника. Красивая, как… Хотела сказать – как ведьма, но, все-таки – как стерва. Это для Маргариты, на мой взгляд, чересчур. Ей бы чуть помягче. А вот Оленька, наоборот, слишком мягкая, ей бы Никиной страстности; да что и говорить – совсем малышка, чуть за двадцать, а Маргарите нужен мой тридцатник…

«Мой»? Я резко откинула ставший вдруг душным плед. Может, я простыла? Температурю? Подошла к окну, открыла форточку. В окно вихрем влетели колючие снежинки. Бледный круг луны с трудом пробивался сквозь низкие темные тучи. Размытые пятна фонарей, казалось, только усиливали тревожную темноту. Самое время воров и прочей нечисти.

Какой-то вялой, абсолютно больной рукой я прикрыла окно.

За тяжелой стеной соседней квартиры стали медленно бить старинные напольные часы. Раз, два… Я слушала глухой бой, и время как будто остановилось. На меня нашло странное оцепенение… Пять, шесть… Я словно со стороны увидела себя – высокую, бледную, с резко обострившимися скулами, с приспущенными ресницами, сквозь которые из глаз рвался наружу горячий огонь, немыслимое пламя… Семь, восемь… У меня появилось почти физическое ощущение, что я в комнате не одна: будто кто-то тихо и пристально наблюдает за мной. Стоит мне подойти к зеркалу и… увижу его за спиной.

Я вздрогнула от резкого стука-выстрела. Не закрепленная на шпингалет форточка отлетела к раме. Вздыбилась занавеска. Волосы вихрем поднялись с плеч и закрутились вокруг лица.

…Одиннадцать, двенадцать.

Полночь!

Опять словно со стороны, я услышала жуткий хохот. Это я хохотала, как сумасшедшая.

Я и вправду походила на сумасшедшую. Я решила не на жизнь, а на смерть сразиться за роль Маргариты. Я хотела вырваться из своего круга. Встретить своего Мастера.

Первым – без пяти девять – в кабинет вошел Коленька Миронов. Николаша – студент юрфака и проходит у нас практику. Он всегда является первым (не считая, конечно, меня; я много лет прихожу в отдел за тридцать-сорок минут до начала работы: мне нравится разобрать горы бумаг, наметить, кому позвонить в первую очередь, подготовиться к допросу обвиняемых или свидетелей) и всегда – без пяти. Наверное, их так научил руководитель практики. Миронова, ко всеобщему удовольствию отдела, прикрепили к Игорю Сергеевичу: мы с Лосевым не любим, когда у нас «на хвосте» кто-то висит, а Литвинов обожает поучать, изображать из себя гуру, к тому же он всегда сваливает на стажеров всю рутинную работу по оформлению документов.

Едва заслышав деликатное покашливание Николаши за дверью, я, предупреждая его стук в дверь, рявкнула:

– Входи, не заперто!

Что за идиотская манера – стучать в дверь кабинета, в котором ты сам работаешь? Или он думает, что может застукать своих старших коллег за каким-нибудь неприличным занятием? За разглядыванием дешевой порнушки, например?

При мысли о порнушке у меня екнуло сердце, и пока Николаша бочком протискивался в дверь кабинета, я быстро схватила журнал и швырнула в верхний ящик стола. Николай вошел в кабинет как раз в тот момент, когда я нервно задвигала дверцу; мы оба покраснели.

– Не помешал, Маргарита Альбертовна?

Мне показалось, он догадался, что я что-то прячу. Черт!

– Помешать можешь только в женской бане, а здесь – работа! – грубо отрезала я и поняла, что невольно скатилась на фривольность.

Миронов снова покраснел.

Черт! Черт! Выгляжу абсолютной идиоткой.

А вдруг – пригвоздило меня на месте – это он, Николаша, подсунул мне на стол этот журнал? Подсунул, а теперь проверяет реакцию. «Маргарита Альбертовна, я не помешал?» Чему помешал – разглядыванию собственного бесстыдства?

Я пристально посмотрела на Миронова. Тот опять смутился (или сделал вид?) и зашуршал бумагами. Да, конечно, мне Лосев все уши прожужжал по поводу юношеской влюбленности в меня стажера, но сегодня как-то он уж чересчур смущается.

От мыслей о подлой душонке юного коллеги меня отвлек Лосев. Мишка, как всегда, опоздал ровно на десять минут и, как всегда, стал врать:

– Пробки, господа, однажды погубят нашу цивилизацию. Бедный царь Петр, как это он не дотумкал, что через триста лет по его любимому городу начнут ездить «пятерки», «шестерки», «мерсы» с «тойотами», прицепы, фуры и прочие лошадиные силы…

Мне хотелось напомнить Мишке, что его «восьмерка» вообще-то уже неделю на приколе (полетела коробка передач, а денег нет, чтобы съездить в мастерскую), но Мишка, как всегда, вторым номером программы утреннего фарса выбрал меня: