Автор неизвестен - Азюль

Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно — паспорт! Немецкий!

— Меня зовут Кристина! — сообщила первая и, указав на своих спутников, представила и их. — Фрау Дорис и херр Адольф, — говорила она английском. Как оказалось, этим языком здесь широко пользовались. — Мы руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас я буду по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем, сделаем фотографии, а потом выдадим вещи.

Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на предмет какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал себе слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с самого начала, а это надоело.

Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало предельно ясно, что мы — азюлянты, а значит не имеем право на во-первых то, во-вторых это, в десятых все остальное… Мы — азюлянты, значит в нас заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как впрочем и все остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам подобных и глазами намекнули, что мы станем такими же.

Когда эти пояснения закончились, из корридора появился, видимо, скорее молодой человек, чем молодая дама, хотя крашеные под блондина длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном. Избрав, как способ передвижения, этакую вальяжную и застенчивую походку, он прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и стал выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять появилась Кристина. Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.

— Фотографии, пожалуйста, — сказала она на этот раз абсолютно бесцветным голосом, от которого веляло просто какой-то могильщиной! Страшно! Мне показали на стул. — Потом жена.

Не думал, что за один день столь много людей захотят оставить себе на память наши фотографии, и оказался морально к этому просто не готов. Моя внешность, несмотря на достаточно высокое самомнение, все же абсолютно не фотогенична. Все официальные фото даются с большим трудом, необходимо проделать много работы, следя за шириной улыбки, выражением глаз и так далее. Я и сейчас попытался сотворить экспромтом выражение поприличней, но результат вышел просто разительный. Даже когда специально стараешься глупо выглядеть, лицо не получается столь дебильным. Но все же сегодня повезло: фотография оказалсь слишком темной, и сделали повтор. Он получился не многим лучше первого, но идиотизмом лицо светилось поменьше. С Катей вышло не менее интересно: с картинки смотрело совершенно незнакомое лицо, и когда ее вклеяли в пропуск, то в принципе им могли бы спокойно пользоваться не только все женщины лагеря, но и добрая часть мужчин.

После процедуры запечатления ко мне неожиданно обратился Адольф, лукаво подмигнув правым глазом:

— Я надеюсь, что вы будете себя хорошо вести.

Не понимая тогда, к чему он клонит, я ответил, что можно лишь только надеяться и вышел наружу. Там молодой человек женской наружности, подозвав нас к столу, выдал поднос, на котором лежади три пары постельного белья, три чашки, три ложки, три вилки, три ножа и три пачки туалетной бумаги. Сверху он взгромоздил три пакета со съестным и махнул рукой: все, мол. Я, поняв, что подарки германского правительства на сегодня сыпаться закончили, поставил жену с подносом и ребенком в угол, а сам пошел вытаскивать наши вещи из машины. Перетаскали чемоданы в зал, сбросив их в кучу. Еще раз, уже в пятый, поблагодарили Сережу и, пообещав появиться вскоре, простились с ним.

Пока я ходил, Кате уже дали ключ от комнаты 43, которой, по всей вероятности, и предстояло быть нашим пристанищем в ближайшие обозримые месяцы. Мы только принялись ломать голову нашими чемоданами, точнее, способами их переноски, как выдруг в коридоре показался маленький коренастый мужичек. Быстрой походкой он подошел к нам и на чистом русском языке спросил:

— Ой, ребята, вы — русские.

В его голосе звучал неподдельный восторг при мысли, то мы и вправду таковыми окажемся.

— На двадцать пять процентов, — ответил я неопределенно на всякий случай. — Но, если по гражданству, так то на все сто, да и то пока, ибо вот-вот будем иметь честь принять новое.

Мужичек ничего не понял, улыбнулся еще шире, и выпалил, как из автомата:

— Ой как хорошо! Я — Филипп, Филипп Терещенко. У нас тут еще русские есть. Я-то уже здесь целый месяц, и семья еще есть, так те тоже при мне приехали муж и жена. И еще есть трое русских ребят, так они меньше недели. Вы в каком номере будете?

— Сорок третий.

— А, ну это — наш коридор. Мой номер — 51. Как обустроитесь, заходите, — приветливо пригласил он. — У нас там чаек, супчик, всякие дела туда-сюда. А вас как звать?

— Ах, простите. Павел, а это — Катя и Маша.

Филипп опустил взгляд на наши вещи.

— А сколько же у вас чемоданов! Как же вы везли их с собой? Сейчас я вам помогу! — он всплеснул руками и повернулся к одному из стоявших рядом парней, похожему на турка, и обратился на немецком. — Коллега, пожалуйста, это — русская семья, помоги!

Стоявший охотно взялся нам помочь, а вместе с ним и другие, бывшие рядом, разобрали барахло. Процессия, со мной, гордо вышагивающим в ее голове, двинулась к комнате. Мозги в этот момент анализировали забавный факт. Уже в который раз я слышал, что азюлянты называют друг друга «коллега». Это слово не только в русском, но и в немецком используется в профессиональном общении между собой. Люди здесь, в лагере, называя друг друга коллегами, вполне серьезно относятся к своим обязанностям азюлянта и считают, что их сдача «на азюль», томительные ожидания и поиски путей в новый мир — все это весьма искуссная и тяжелая работа. Сейчас же они несли наши веши и с радостью приговаривали на разных языках Бог знает что, выражая не только довольство тем, что можно занять свое безделие, но и чувство гостеприимного коллектива, принимающего к себе новеньких.

Шмотье доставили в комнату. Филипп позвал в гости, когда отдохнем, и удалился. Мы стали осматриваться в нашем новом жилище, пытаясь полюбить его с первого беглого знакомства.

Н-н-да! Еще то… Комната квадратная, этакий давно крашеныый сарай метров в семнадцать. По нашим совковым меркам для гостинной подойдет. Но здесь, судя по-всему, она являет собой и спальню и кухню и все прочее… «Может и туалет?» — уж с некоторой робостью подумалось мне. Но приглядевшись внимательно, с облегчением обнаружил, что ничего, напоминающего отхожее место нет.

С мебелишкой, конечно, жиденько тоже. По обеим сторонам примостились сиротливо две двухярусные кровати, а у окна расположился стол с тремя стульями, сверкающий девственной пустотой.

Маша тут же заскочила на кровать и стала там прыгать. Это было отрадно, так как означало, что ее ничем занимать не надо. Она сама определилась. А вот Катя себе достойного занятия не нашла и решила потратить время на высказывание собственного мнения. У нее на лице застыла маска, выражающая все, что она думает об этом азюле, лагере и обо мне, как о главной причине всех несчастий и неурядиц, постигших ее и все человечество со времен Адама.