Автор неизвестен - Азюль

К окошку подобрался высокий негр. Его соседи по очереди уже успели понять из отдельно усваиваемых фраз, что он из Ганы.

— Ну! — торопит его дежурный немец своим голосом не терпящим возражения и ненавидящий чужих проволочек. Уроженец Африки стоит и смотрит на него широко открытыми глазами. — Ну! Паспорт!

Тот, опомнившись, дал паспорт. Служащий рассмотрел его и бросил в коробку.

— Заходи!

Негр входит. Перед ним расстилается большой двор, переходящий в улицу, вдоль которой стоят разного рода и вида строения, напоминающие концлагерь. Видимое в открытые окна неисчислимое количиство задейстованных компьютеров создают неожиданный контраст с первым впечатлением и успокаивают: здесь как минимум, компьютеризованный концлагерь.

— Ждать там! Ну, давай, быстро пошел! — один из полицейских машет неопределенно в сторону отдельно стоящего здания. Рядом в будке заливаются лаем три овчарки, раздражаясь совершенно демократично на представителей всех рас.

Внутри большого двухэтажного здания находится огромный холл, от которого во все стороны расходятся многочисленные коридоры и кабинеты, в которых прячутся работники. Он плотно забит людьми: черными, белыми, желтыми, бесцветными, многоцветными и другими. Белые, одетые бедно или совсем плохо перемешаны с высокими и статными неграми в добротных костюмах. Яркие красочные курдско-турецкие платья мелькают между грязными и порванными албанскими куртками. Там группа вьетнамцев вызывает явное неудовольствие маленького турка, делающего вид, что он — султан всего этого сброда. Ему есть на ком выместить свое неудовольствие — в углу жмуться к стенке человек десять женщин и детей, все совершенно непонятных возрастов, и совершенно очевидно его семья. Лица у собравшихся радостные и облегченные. Они уже пережили тысячекилометровые путешествия, потратили деньги, перешли вброд реки, нелегально пересекли границы. Все это позади. Они в долгожданном месте, о котором столько мечтали, грезили в беспокойных снах. Можно смеяться, говорить друг с другом обо всем, понимая и не понимая. Ведь впереди совершенно точно, — счастье, богатство! Сейчас можно быть беспечным.

Стоит адская какофония голосов, такая, какую, наверное, услышал Всевышний, когда в Вавилоне покарал людей разными языками и наречиями. Но нынешние потомки Адама оказались смышленней и научились находить общий язык. Теперь здесь галдело нечто ужасное, периодически прерываясь детскими истериками.

Вдруг над толпой пронеслось одно единственное слово, исковерканное интонациями и акцентами и выученное в немецком языке первым: «Эссен!» Толпа качнулась и лавиной бросилась в одну сторону, где появился человек, держащий в руке пачку бумажек. Гул голосов стал еще более сильным и взволнованным. Но мужчина, державший бумаги, был весьма опытен в усмирении этого человеческого стада. Он просто стоял и молчал, смотря отсутствующим взглядом в никуда. Ропот, шум постепенно смолкли. Тогда он принялся негромким голосом читать имена и фамилии, написанные на бумажках. Когда названный объявлялся, ему выдавали документ. Счастливчик с гордым видом человека, который смог обмануть других и получить талон на еду раньше, важно, но постепенно ускоряя шаг, направлялся он к столовой засвоей порцией обеда. По мере того, как толпа редела, ропот усиливался. Те, кто еще не получили причитающегося, бурчали громче и громче, боясь, что их забыли или что не хватит еды. Но уже через пятнадцать минут в том же холле все собрались назад и с довольными физиономиями уплетали выданный паек. Голосов почти не слышно, лишь звук, создаваемый парой сотен одновременно жующих ртов плывет над залом.

Юра, Леня и Борис устроились вместе на длинной лавке и спокойно поедали свой обед, каждый расправлясь с ним по-своему. В твердой тарелке из фольги лежал горячий гуляш с картошкой. Они имели ужасно соблазнительный вид. Человеку, умеющему по-настоящему ценить еду после долгого недоедания, проглотить такую порцию не позволит душа. Он скорее будет молится на нее, а потом наслаждаться каждым граммом пищи. Мясо оказалось свежим, нежилистым, картошка пахла картошкой. Ко всему этому дали еще литровую пачку сока и сладкий йогурт с кремом.

Пережевывая со знанием дела, неспеша, русская компания перебрасывалась словами. Юра, как всегда, задавал тон.

— Германия, черт! Кормят! У нас бы говна на палочке дали. Картошка бы гнилая, мясо — одни жилы, а сок — тот, вообще, кто даст? Вот черти! — он уплетал порцию с жадным и ненасытным взглядом, невзирая на хороший завтрак в Красном Кресте.

Борис ел медленно, смакуя каждую картофелину, каждый кусочек мяса. В глазах у него горел голодный блеск, как у человека не евшего уже несколько дней. Он, казалось старался растянуть удовольствие, запомнить вкус на случай, если прийдется еще голодать. Проглотив очередной кусок, он решил тоже поддержать разговор.

— Ты у нас бы еще на азюль попробовал сдаться, — усмехнулся он. Тебя бы там накормили, конечно! — его лицо вытянулось, представив, чем бы его в действительности накормили там.

— Я, когда паспорт в окошко дал, — вклинился с глупой улыбкой Леня, думал, что они меня пошлют. Он на меня так посмотрел, потом в паспорт, пошел что-то у полицая спросил, потом опять ко мне и смотрит…

— Смотрит добрыми глазами и думает, на хрен тебя послать или азюль дать, — прокомментировал Боря.

Юра поведал анекдот, времен бабушек, выдав его за новоиспеченный, но всем все равно приятно услышать. Сидящий напротив негр отбросил пустой пакет из под сока и смотрел, как они смеются, потом улыбнулся и сказал:

— Дойчланд — гут! — коллега? — его твердые и здоровы, как у лошади белые зубы показали веселый оскал.

— Гут, Гут! — ответили ему хором.

— Ай — Дойчланд гут! — добавил тот, покачав головой в подтверждение и поинтересовался. — Коллега югославишь?

— Нет, руссишь! — ответил Боря.

— А! Горбачев! — обрадовался негр.

— Горбачев капут! — пояснил Юра. — Руссланд — Ельцин!

— А! Ельцин! Гут! Перестройка! — он был явно подкован политически.

— Ладно, — Юра поднялся. — Идем на улицу перекурим, а то нам негр лекцию по истории СССР читать станет.

Они вышли во двор перед домом. Лагерь состоял из трех административных корпусов и десятка бараков. Туда-сюда сновали люди. Немцы бегали с озабоченным видом, делая вид будто работают с азюлянтами. Азюлянты бродили из стороны в сторону. Им нет необходимости притворяться, что они работают беженцами: все и так знают, что они притворяются.

Юра, как самый осведомленный говорил:

— Нас здесь записывают, мне сказали, берут кровь, дают документ, а потом везут в другой лагерь, более постоянный.

— Но еще должно быть интервью, — вставил неуверенно Борис. — Они спрашивают о твоих мотивах…