Автор неизвестен - Азюль

— Юра, — виски ударило мне по мозгам окончательно, черт бы их, и мозги и виски драл. Я стал на минуту жидо-масоном. — Туда-сюда твоих близких родственников! Негров ты не любишь — черт с тобой! Латышей ненавидишь, по мне можешь их вместе с собой забрать туда далеко. Так ты еще и евреев не любишь! Ты такой маленький, а в тебе столько говна! Ты себя любишь?! Или русских ты любишь?!

— Русские — это хорошие, а остальные — дерьмо.

— Мысль не оригинальная. Но, если ты — эталон русских, то как на тебя посмотришь, так скорее евреев или негров полюбишь.

— Евреи — мелочные и жадные, а русские… ну, это просто русские!

— Знаешь, что я тебе скажу? Беда в том, что эти твои русские вместе с этими твоими евреями, прекрасными, предают и продают своих собратьев очень профессионально вне зависимости от национальностей. Эти твои русские вместе с евреями, собравшись, и посадили меня в это говно, в котором я и сижу сейчас с тобой и радости никакой не испытываю от этого. Не бывает дерьмовой нации, бывают люди дерьмо. Что правда, так в некоторых нациях этого дерьма побольше, в некоторых поменьше. Одни нации такими родились, других такими сделали. Но это их проблемы. Ты еще сопливый и жизни не видел. Если ты в каждом только его нацию видеть будешь, то далеко не убежишь. Конечно, — я неопределенно махнул рукой, — ты прав: русские есть русские… Твоя беда, что дурной ты. Не научишся к другим терпимо относиться, так и тебе хреново будет. Ты забыл, что и у себя в Латвии и здесь, в Германии ты оказался человеком даже не второго, а пятого сорта, а впрочем даже и не человеком, ты — просто азюлянт, дорогой мой, и любой негр с немецким паспортом — тебе начальник.

— Нет! Я в армии служил. Я — русский. Я Латвию никогда защищать не буду. А Россию я сейчас пойду защищать!

— Да знаешь, может лет пять назад я бы и пошел ее защищать, а сейчас… — махнул я рукой. — Не знаю…

— А что ее защищать? — вылез добродушно Леня. — Что она тебе дала эта Россия? Тебя, вон, гансы из Латвии выгоняют, а Россия что-то не берет. Зачем мне эта Россия? Я ее защищать никогда не пойду.

— Эх, ребятки! Житуха — вещь не простая, — покачал головой Филипп. А чего Борис убежал?

— Ха-ха! Он — жадный! — все уже знали, что и это прокомментирует Юра. — У него нет ни копейки, или может и есть чуть-чуть, но ходит и по улицам окурки собирает. Нарядится в кожаный плащ, возьмет дипломат и шатается, выискивает. Потому он и на водку сбрасываться не хочет. Кандидат сраных наук! Я — и то умнее его в десять раз!

Для нас уже не было секретом, что Юра — бесспорный авторитет во всех вопросах и по всем областях знаний. И на этот раз возражать не стали.

На следующее утро, в субботу, я совершил по представлениям нашего азюля грандиозный подвиг: почти грудью на амбразуру. Собственно говоря, всего-навсего встал очень рано, часов в шесть. Быстро перекусив чего-то из остатков прежней роскоши, что не успели уничтожить вчера вандалы, собрался во Франкфурт.

На улице надежды поймать машину себя совсем не оправдали. В такое время никому не приходило в голову утруждать себя поездками по местной дороге. Пару раз лишь пронеслись мимо лихачи на скорости под двести километров в час. Впрочем, те физически не могли в такой темноте что-нибудь заметить и, тем более, остановиться. Пришлось плюнуть, проклять судьбу и скоростные машины и идти себе по тропинке, проложенной вдоль дороги до ближайшей деревни с вокзалом. Та петляла по лесу целых пять километров. Ничего приятного в прогулке на такое расстояние, в такую рань, да еще в такой холод не было. Деревья стояли, как тени, огромные и страшные, и казалось, что за ними кто-то прячется.

Я, вообще, не отличаюсь особой отвагой, осбенно когда речь идет о темном лесе. Но причина, поднявшая на подвиг в такой час и заставившая идти через все эти испытания страхом и морозцем была в какой-то степени уважительной. Паспорт паспортом, но жизнь продолжается и до его выдачи. К сожалению, добросердечные немцы: совершенно без иронии, а наоборот искренне, они абсолютно уверены, что создали уже для азюлянта райские условия существования и, тому просто ничего больше не потребуется до самой смерти. На самом деле, если смотреть не с ихней кирхи, а с нашей колокольни, так положение вовсе и не такое радостное, скорее наоборот. В любом случае, они не препятствуют открыто нашим личным попыткам это положение улучшить, и на том спасибо.

Для полного счастья не хватало, элементарных вещей, как — то какой-нибудь электроплитки, утюга, кастрюли и еще всяких мелочей. Так вот, рискуя здоровьем, отправился я на добывание необходимого.

Дойдя до деревни, как ни странно, без особых приключений, явился на вокзал, взял билет, и электричка даставила меня во Франкфурт. Дальше путь лежал на местный блошиный рынок, каждую субботу раскидывающийся вдоль славной речки Майн, которой, собственно и обязан город половиной своего названия. Там, по многочисленным рассказам опытных людей, и можно купить все от гвоздя до ядерной боеголовки.

Толчок расположился прямо вдоль широкого тротуара по его обе стороны и уходил вдаль так, что его другого конца и не видно. Это место приметно для всего рассказа, потому что так или инача, но любой азюлянт рано или поздно проходит его, двигаясь по пути к светлому будущему. Одни здесь торгуют, другие воруют, третьи покупают: азюлянтское разделение труда.

Столы, коробки, просто земля заменяют прилавки. Люди продающие стоят прямо рядом со своим товаром и медленно переговариваются с соседями и рассматривают краем глаза или просто нагло в открытую потенциальных покупателей. Те, кто прибыли что-то купить или поглазеть, ходили вдоль рядов не спеша и изредка прицениваясь.

Что продавли здесь? То, что и на всех подобного рода базарах: все. Полагаю, что даже в самом здоровом супермаркете нет такого выбора. В голову невольно приходит сравнение. Как сами азюлянты пытаются всучить себя Германии, так и здесь яркий выбор, просто море, море старого, мало кому нужного хлама, который тоже пытаются выдать за добро.

Новых вещей, за исключением краденого или самошитого, не видно, а всякого старья — горы. Картина весьма напоминает наши толчки за исключением того, что на местном побольше общего порядка. А так, лица продающих, как и покупающюх, даже чем-то похожи.

Вот у маленького темного и похожего на грузина мужичка лежит на брезенте, расстеленном на земле, всякая утварь. Здесь и пользованные-перепользованные грязные сковородки, кастрюля, в которой явно варили клей, почти разваленный и наверное не работающий гриль, две соковыжималки, а также еще куча всякой всячины. За барахлом «грузина» стоит стол с возвышающимся над ним навесом. Огромный, как горилла, детина с типично арийским лицом предлагает желающим и не желающим разные записи на кассетах. Половина из них ворованы, вторая половина писана на домашней аппаратуре. После детины девушка лет двадцати пяти выставила целый магазин телевизоров. Они, как не странно подключены к какой-то розетке и, что еще более странно, работают. С девушкой и телевизорами соседствует брезент, лежащий на земле, на этот раз без хозяина, но, видимо, под присмотром следующего продавца. Прямо на этом куске ткани беспорядочной кучей свалены винты, гайки, провода, трансформаторы, детали телевизоров и радио. В этом сборище технологического мусора роются несколько человек, в надежде найти чего-то…