Яков Арсенов - Избранные ходы

Матвеенков подобрал Усова и волоком доставил его в расположение отряда.

— Бог мой! — в один голос вскрикнули девушки. — Экая незадача! Да его надо срочно госпитализировать!

— Пчелиный яд очень полезен, — попытался вызвать положительную эмоцию Рудик. — Пройдет и так.

Ни одного из мнений Усов разделить не мог. Вращая заплывшими глазами, он с ужасом ощупывал свои новые, продолжавшие распухать формы.

Татьяна усадила Усова к себе на колени, смазала укусы вьетнамским бальзамом «Голд стар» и строго-настрого приказала никогда в жизни, чтобы не переутомляться, не брать больше в руки весло. Это была ее первая и последняя помощь.

— Клин клином вышибают, — сказал Решетнев, расставляя вокруг зельеобразной бутыли по ранжиру стаканчики, бокальчики и крышку от термоса из своего неделимого посудного фонда. — Бальзам здесь может только навредить. Усову надо наложить внутренний компресс. Лучше — спиртовой.

— Верно, верно. Ему в таком положении лучше употреблять напитки прямого, а не побочного действия, — одобрил идею Мучкин.

— Тем более, что сегодня Чистый четверг, товарищи! — вспомнил Рудик. — Идет Страстная неделя. Сегодня день смывания грехов. Перед Пасхой.

— Жаль, Гриншпона нет, он бы нам всем яйца накрасил, — сказал Артамонов.

Матвеенков полез в воду первым. Он всецело сознавал свою ущербность. Будучи неисправимым полифагом, он не соблюдал ни больших постов, ни малых. Вся жизнь его была сплошным мясоедом. А если ему и доводилось когда питаться крапивным салатом, то он смаковал его, как скоромное. Плюс попытка сойтись с несовершеннолетней. Числился за Матвеенковым и еще один незначительный грешок, о котором знал только узкий круг доверенных лиц. Бывали у Леши в жизни такие моменты, когда, участвуя в институтском турнире по боксу, он стеснялся, с похмелья или обожравшись гороховым супом, выходить на ринг. Тогда он просил Решетнева провести вместо себя пару-тройку боев. Под чужой фамилией Решетнев доходил до финала и передавал перчатки Матвеенкову. Отдохнувший и выпустивший за неделю все гороховые пары Матвеенков выходил на поединок и массой размазывал по канатам ошеломленного финалиста, который втайне надеялся выиграть у Решетнева по очкам. Тренер Цвенев догадывался о происходившем, но до конца так ничего толком и не понял.

Так что грехов у Матвеенкова набиралось на безвылазное купание в течение всей жизни.

Вслед за Матвеенковым, взявшись за руки, в воду сошли Нынкин и Пунтус. Они не только поплавали, но и с помощью очень жестких натуральных мочалок потерли друг другу спинки.

Фельдман, как ангел, едва помочил конечности и бросился обратно к костру. Не любил он отвечать за содеянное, не было у него в характере такой струнки.

А Матвеенков все рвался и рвался в пучину, ощущая на себе тяжкий груз несметных нечестивых дел.

— Теперь можно согрешить и по новой. Наливай! — отдал приказ Рудик.

Забелин припал к кинокамере и принялся снимать пьянку.

— Дебе де кадется, что эди дастольдые кадды будут комптдометидовать дас в гладах подомкофф? — сказал все еще не пришедший в себя Усов, нозализируя звуки оплывшим носом.

— Не думаю, — ответил за Забелина Решетнев. — Все великие люди были алкоголиками. Это сложилось исторически.

— Но пикники не были для них самоцелью, — сказал Артамонов. — За вином они благородно спорили о России, поднимали бокалы до уровня самоотречения. А мы? Только и болтаем, что о всяких дефицитах, дороговизне и еще кой о чем по мелочам.

— Тогда было другое время, — оправдался за все поколение Климцов.

— Время здесь ни при чем, — сказал Артамонов и бросил в реку камешек, отчего ударение пришлось не на то слово.

— Почему? Каждая эпоха ставит свои задачи, свои проблемы. — Климцов явно не собирался пасовать. Чувствовалось, у него есть, чем прикрыть свою точку зрения.

— Их диктует не время, а люди. И сегодня можно не впустую спорить о нашем обществе. Все зависит от состава компании.

— Ерш… в смысле… ну… — заворочался Матвеенков, желая дополнить, как всегда, не в жилу.

— Ерш — это не когда смешивают напитки, а когда пьют с разными людьми, — перевел речь друга Решетнев, чтобы тот не мучился впустую.

— Э-э-м-м, — замычал Матвеенков, благодаря за помощь.

— Но, коль мы заспорили так горячо, значит, и нашу компанию можно считать подходящей, — продолжил Климцов. — Только что проку от этих споров? Сегодня нет никакой необходимости надрываться, лезть на рожон. Каждый приспосабливается и в меру своих возможностей что-то делает. Весь этот нынешний романтизм чего-то там свершить… смешон и наивен… обыкновенные манипуляции с самим собой. Отсюда узость застольных тем, бессмысленность брать ответственность на себя. — Внутренности Климцова и Артамонова искрили при соприкосновении еще с самой первой колхозной гряды. Когда стороны сходились вплотную, в атмосфере возникала опасность коронного разряда.

— Раз ты настолько категоричен, зачем продолжаешь быть комсоргом?

— Затем же, зачем и ты — комсомольцем. — Климцов умел отыскивать слабые точки, чтобы вывести собеседника из равновесия.

— Для меня комсомол — не больше, чем стеб.

— А я не враг сам себе, да и гривенника в месяц на взносы не жалко. И в партию вступлю. Я намерен уже к сорока годам попасть в ЦК, такие у меня планы!

— Вот дак да! — воскликнул Усов. — У дас де кудс, а сбдот какой-до! Мудыканты, актеды, дадиодюбитеди, дапидисты, пдофсоюдники, адкогодики, десадтдики и вод деберь кобудист. Одид Кочегадов данимется делом, ходид да кафедду на пдодувки дурбин, осдальные все далетные, дасуются пдосто, данесдо одкуда попадо. Косбодавды, повада, деудачники, даже гдузины, не бобавшие до ли дуда, до ли дуда, до попавшие дюда, сбдот! И дадно бы все это быдо хобби, но все даободот: тудбины и диделя — хобби! Мы забалим бсю энедгетику стданы, дас недьзя выпускадь с дипдомами! Мы тдагедия кудса!

— Что ни сбор, то политические споры, — сказала Татьяна. — Праздник превращаете во что попало!

— Я… как бы это… одним словом… в плане чисто познавательном влиться в мировой… так сказать, процесс… если честно… не грех, а то кадык сводит… — промямлил Матвеенков. Длительные дискуссии в большинстве случаев отзывались в Алексей Михалыче глубокой артезианской икотой. К тому же он гонял по небу жевательную резинку, и от этого процесс его речи очень сильно походил на сокращение прямой кишки под глубоким наркозом.

— Матвеенков предлагает выпить за это, — перевел текст Решетнев.

Внутренний мир Матвеенкова не определялся наружными факторами. Может быть, и даже скорее всего, внутри у него бурлило, негодовало, сочувствовало, мучилось, но на поверхности он в большинстве случаев оставался бесстрастен, как какой-нибудь провинциальный духовой оркестрик, с одинаковым спокойствием сопровождающий и парады, и похоронные процессии.