Максим Солохин - Сказка для старших

— Бог дал жизнь. Имеет право отнять?

— Имеет.

— Ну, вот. Ангел смерти — не обязательно злой. Просто он послан, чтобы убить.

— И что, Мишка послан, чтобы убить?

— Не знаю, — ответил Антон, подумав. — Может быть, и нет. Но пока — очень похоже. Знаешь ли, с ним все время случаются такие истории.

— А может, он забияка? — предположил Митька.

— Да нет, какой забияка. Ему все время приходится иметь дело с теми, кто его старше, сильнее, как правило враг не один, а сразу двое-трое. Он словно притягивает к себе опасность.

— И — убивает?!

— Слава Богу, никого еще не убил. Вот чему я его и учу — осторожности. Жестокость должна быть умеренной. Соответствовать обстановке.

— Жестокость?… — переспросил Митька. — А Вы считаете, вообще без жестокости нельзя?…

— Если противник превосходит тебя силой, числом, оружием или уменьем — как правило, нельзя, — отрезал Антон.

Митька заболел. Заболел дядей Антоном. Волшебник, молитва — все как-то отодвинулось на задний план.

Дядя Антон оказался на редкость интересным человеком. В детстве он занимался единоборствами, несколько раз становился чемпионом чего-то там. Потом стал военным, не то десантником, не то разведчиком, и долго воевал в горах. Потом был тяжело ранен, чудом остался жив и стал жить при храме.

Детей своих он воспитывал сам. В школу они не ходили, точнее, ходили только чтобы сдавать экзамены.

Кроме того, он писал книги. Воспоминания о войне, потом рассказы о детстве, потом какую-то историческую повесть о Манчжурии. Митька почитал его книжку о войне и ужаснулся — такая она была несказочная. Странными, тревожными были и рассказы о детстве. Зато стали понятнее слова насчет жестокости. И Мишкины странности стали понятнее — он, похоже, пошел в папочку.

А вот Сашка совсем был не в папочку. Он оказался человеком общительным и мягким, и никакие истории с ним никогда не происходили. Иногда Митьке казалось, что он завидует Мишке, жизнь которго была щедрой на нешуточные приключения. А дядя Антон будто нарочно подогревал эту зависть, подшучивая над старшим сыном.

— Мишка у нас — воин, а ты — артист.

Артистом он называл Сашку за зрелищную манеру боя.

— Стоит ему почувствовать у противника слабинку, и он тут же начинает затягивать дело, играть. Издеваться.

— А в настоящем бою это ведь нехорошо?

— Естественно! К настоящему бою это отношения не имеет. Потому и говорю — артист.

Митьку взволновала идея настоящего боя. Он пытался понять, что это такое, и чем это отличается от знакомых ему школьных потасовок, уличных драк и восточных боевиков.

Одним словом, Митька увлекся дядей Антоном как раньше Волшебником. Он хотел научиться драться. Теперь это казалось важнее, чем волшебство. Молитва тоже как-то отшла на второй план. Митька не бросил повторять слова молитвы, но как-то внутренне охладел к этому делу. Молиться ни о чем не думая он совсем забросил.

— А чему именно ты хочешь научиться? — спросил дядя Антон.

— Драться.

— А тебе еще кто-то угрожает, кроме этих… Анбала и Веллера? — спросил Антон деловито, очевидно, намереваясь ликвидировать заодно и всех остальных Митькиных недругов.

— Да нет. Пока — нет. Но в жизни всякое бывает, — сказал Митька, вспомнив Папу.

— То есть, тебя заботят будущие враги. Которых пока нет, но — появятся.

— Ну, да.

— Хорошо. А что значит для тебя — драться?

Митька подумал.

— Чтобы меня не могли побить.

— Значит, для тебя бой — это самооборона, так?

Митька пожал плечами.

— Естественно. А как еще? Нападать что ли на кого-то?

— Нет, зачем. Оборона, так оборона.

Антон мгновение поразмыслил и предложил:

— Научись быстро бегать.

Митька скривился.

— Куда я побегу, — сказал он кисло.

— Некуда бежать? Тогда вооружись.

— Чем?!

— А возьми в руки что попало. Что-нибудь твердое. Или хлещущее. Или даже острое.

Митька помотал головой.

— Не поймут.

— Вот оно что, — пробормотал Антон. — Ты хочешь, чтобы твои враги тебя еще и понимали.

— Не враги, — возразил Митька. — Приятели.

— А они считают, нельзя вооружаться? Ну, тогда заведи себе союзников. Сколоти команду. Один за всех и все за одного. Или присоединись к кому-то.

— Я про это уже думал.

— И что?

— Не хочется. Яљ — кошка, которая гуляет сама по себе. А так — придется соблюдать какие-то правила.

— Э-э, брат! Да ты и так опутан всякими правилами. Убежать тебе нельзя, вооружиться нельзя; кстати, что надо быть независимым — это тоже правило. Тогда пожалуйся родителям, что для тебя в школе небезопасно. Они же тебя в школу отдали.

Митька удивился.

— Да родители и так, наверное, понимают. И что я им скажу?

— Скажи все, как есть.

— А как же омерта?

— Ах, омерта! — Антон клоунски вскинул руки кверху. — Ты тоже поклоняешься этой богине?!.

Митька слегка обиделся.

— Лично я — не поклоняюсь, — отрезал он. — Но соблюдать лояльность — приходится.

— А ты знаешь, откуда пошло это слово?

— Не знаю.

— С Сицилии. «Омерта» значит «молчание». Это заговор молчания, установленный мафией. Если тебя обидели — ты должен обращаться за защитой к мафии. Обратиться в полицию — это преступление. В глазах мафии.

Митька поморщился. Неприятно, когда человек притворяется, будто не понимает.

— Ну, и что? — сказал он проникновенно. — Что это меняет? Какая разница — мафия, не мафия? Жить-то надо.

Дядя Антон помолчал. Подумал.

— Прости, брат, — сказал он, вздохнув. — Я уже немолодой, тяжело больной человек. Я понял, что ты хочешь. Ты хочешь научиться поражать воображение ребят. Именно воображение, а здоровье ихнее чтобы не поражать. Правильно?

— Желательно, — сказал Митька, поразмыслив.

— Прости, — повторил Антон твердо. — Тут я тебе ничем помочь не могу. Чтобы этому научить, надо самому иметь такой огонек… как вот у Сашки. А я уже старый. У меня все это перегорело… перебродило. Будь я на твоем месте, я бы либо стал нарушать правила, либо смирился бы. И подчинился. Тебе же реально ничего не грозит… серьезного. Опускать тебя не будут. Поиграют — и отпустят.

Митька поморщился. Нежелание дяди Антона выдавать тайны своего мастерства удручало.

— А вот Саню же вы научили.

— Научил. Но основы… все, что главное… были заложены лет восемь назад. Когда я был помоложе. Сейчас я так уже не смогу. А главное — не хочу.

— Почему?!

— Потому что я в этом разочаровался. Я варился в этой каше тридцать лет. Всю ее ел-переел по десять раз. Переваривал, и снова ел. Помнишь? Как пес возвращается на свою блевотину. И вот мой вывод: это все — не то. Это — самообман. И я зря научил Сашку играть в эту игру.

— Зря? — недоверчиво сказал Митька.

— Зря. Боюсь, я испортил ему биографию. Но тогда — десять лет назад — я не мог удержаться. Сам болел и его заразил.