Илья Константиновский - Первый арест

Публика замерла. Все знали, что это еще не королевский кортеж, а члены правительства, депутаты и придворные, едущие в парламент. Но это уже был пролог к спектаклю. Машины, в большинстве своем открытые, с откинутым верхом, ехали медленно, и то, что я увидел, показалось мне сценой из карнавала.

Я видел вспотевшие, багровые лица людей, задыхающихся от жары, в высоких целлулоидных воротничках, накрахмаленных манишках, черных фраках и огромных цилиндрах. Кое-кто держал цилиндр в руках и пользовался им как веером, но большинство соблюдало приличествующую моменту серьезность, и черные башенки торжественно покачивались на лысых головах. У многих были повязаны через плечо трехцветные ленты, грудь вся в орденах. Вместе со штатскими в машинах ехали генералы в ярких мундирах с настоящими павлиньими перьями, прикрепленными к высоким фуражкам. На военных было навешано столько орденов, медалей, металлических поясов с висящими на портупеях золотыми кортиками и саблями, что они казались закованными в трясущиеся и позвякивающие на ходу доспехи.

В толпе узнавали проезжавших мимо деятелей, и каждый автомобиль встречали по-разному – то восхищенными восклицаниями, то скептическими возгласами, то откровенными смешками.

Вот пронесся толстяк с барабанным животом, похожий на клоуна и даже раскланивающийся, как опытный клоун, описывая большие круги своим черным цилиндром на белой шелковой подкладке. «Транку!.. Транку-Яшь!» – радостно и иронически загудели в толпе. Потом пролетел старик с бульдожьим лицом и большими закрученными усами, и толпа настороженно притихла: «Вайда Воевод! Министр внутренних дел!» Вслед за министром проехал человек в странном наряде: узкие, крестьянские брюки домотканого полотна, такая же рубаха навыпуск, похожая на короткую юбочку, стянутую в талии цветным вышитым поясом, но, кроме того, он носил еще добротный городской пиджак. «Михалаке!» – загудели зрители не то с иронией, не то с уважением к вождю царанистской партии, стремившемуся не только в политике, но и в своей одежде «помирить козу с капустой». После Михалаке пролетел важный и очень высокий старик с безумными глазами и большой бородой, похожей на метелку. «Профессор Иорга!» – гудели в толпе. За Иоргой ехал другой старик, с маленькой бороденкой, неряшливо одетый и очень печальный. «Братиану! Смотрите, какой он бледный! Нет, красный!» – шумели всезнающие комментаторы, намекая на то, что новый король – враг Братиану.

Следом за министрами, депутатами и генералами начали проезжать автомобили с их женами, адъютантами и фрейлинами двора. На дамах было накручено что-то белое, ажурное, на высоких бюстах горели бриллиантовые брошки, на маленьких птичьих головках – огромные шляпы с перьями. Девица, стоявшая за моей спиной, дрожала от восхищения. «Смотри ты! – придворная фрейлина Поопеско-Поопеско! Принцесса Гика!

Вон та, слева – куда ты смотришь?.. Принцесса Кантакузино! Ой! Смотри скорей на ее руки! Знаменитый бриллиант в двадцать два карата! Это он!»

Вереница автомобилей скрылась, и наступила длительная пауза. Потом со стороны Каля Викторией послышался цокот копыт. Толпа замерла. Промчался эскадрон всадников в золотых киверах, и тотчас вслед за ним показалась блестящая лакированная пролетка, в которой стоял спиной к кучеру огромный толстый человек во фраке и цилиндре. Он стоял неподвижный, как манекен, а глаза его были устремлены на тротуар с таким свирепым и напряженным вниманием, точно он ждал, что улица может каждую секунду взлететь в воздух.

«Префект полиции! – шептали в толпе. – Он должен ехать первым. Сейчас будет карета! Вот она!» За пролеткой действительно медленно двигалось черное блестящее ландо с золочеными королевскими гербами на дверцах. Кроме кучера в

красном цилиндре на высоких запятках стояли два лакея в таких же цилиндрах и шитых золотом мундирах. В ландо сидели двое: мальчик с тупым, скучающим лицом и мужчина лет тридцати с выпяченными толстыми губами, светлыми колючими глазками и рыжими усиками. Лицо и поза этого человека выражали торжество. Он бросал жадно-внимательные взгляды по сторонам, точно всего ему было мало: и толпы народа, и расставленных на тротуарах полицейских, и гарцующих впереди и сзади всадников, и кучера в красном цилиндре. Жажда власти, почестей, славы, очевидно, составляла главную черту этого человека с фатоватыми усиками киноактера и золотым кивером опереточного полководца.

Это и был новый король Кароль II, а сидевший рядом с ним мальчик с безразличным, скучающим лицом – его сын, бывший король Михай I.

Толпа замерла, все стоящие впереди меня, как по команде, приподнялись на цыпочки, и я тоже почувствовал себя охваченным глупым любопытством, но отвратительно-восторженный шепот девицы, стоявшей позади, отрезвил меня. Я смотрел уже не на королей в ландо, а на публику, на жадно вытянутые лица, на горящие от любопытства глаза, на одинаковые позы совершенно разных людей, ставших теперь на одно мгновение чем-то похожими друг на друга.

Вечером того же дня я сидел в душной четырнадцатой комнате «Шиллера» вместе с Милуцей, Подоляну и высоким смуглым студентом с энергическим подбородком и темными блестящими глазами, которого я видел тогда в первый раз. Мы мало говорили о событии дня.

– Пусть идет знаешь куда? – сказал незнакомый мне парень. – Он еще когда-нибудь полетит кувырком!..

Это сказал о новом короле девятнадцатилетний студент-первокурсник в тот самый вечер, когда в десяти минутах ходьбы от общежития пылал огнями фасад королевского дворца, гремела музыка, лилось шампанское и произносились тосты за долголетнее и славное царствование Кароля II.

И он полетел кувырком, Кароль II! А после него и его сын Михай I и все семейство Гогенцоллернов!

И вот лет через двадцать после того вечера я вспомнил однажды слова высокого смуглого студента. Это было в Синае, во дворце Пелишор, в котором жили и Кароль и Михай. Я остановился там отдохнуть проездом из Бухареста: летняя резиденция румынских королей стала домом отдыха. Был жаркий июльский полдень: неподвижно упирались в знойное, идеально голубое, словно нарисованное акварелью небо гигантские сосны; неправдоподобно четко синела между ними цепь карпатских гор; жарко поблескивали на солнце белые колонны, резные деревянные балконы в старорумынском стиле и все то причудливое нагромождение крыш, острых башен и балконов, из которых состоял дворец Пелишор. На скамейке у главного входа, увитого плющом и цветами, шумела и забавлялась компания отдыхающих.

Я вошел в большую гостиную дворца. Она была отделана мозаикой, мрамором и редкими сортами дерева. В центре стоял огромный стол, отполированный так гладко, что был похож на черное зеркало. Стены были украшены гобеленами в стиле ренессанс, кресла – стиля ампир, ковры – персидские, столики для куренья – турецкие, камин – английский, а скульптуры на подставках – модернистские. Я глядел на все это и вдруг подумал, что люди, которых я видел в королевской карусели, министры в черных цилиндрах, генералы в павлиньих перьях, полураздетые дамы с двадцатидвухкаратовыми бриллиантами на пальцах, все они почитали за величайшую честь побывать в этой гостиной и сидеть в блаженно-подобострастной позе за этим зеркальным столом. Мне даже показалось, что я слышу их восторженные голоса, вижу их багровые лица; я взглянул на стол и увидел только самого себя – тени прошлого в нем не отражались.