Генрих Ланда - Бонташ

Выйдя через застеклённую дверь на улицу, я сложил вдвое квитанцию и положил её в левый нагрудный карман моей видавшей виды коричневой кордовой куртки. Вот и всё, что осталось мне.

… Нужно было уже подумать о тетрадях и чернилах для наступающих занятий. Я сунул руки в карманы и решительно пошёл по улице.

(((Какое всё-таки чудо – записанное слово! Непостижимым образом прошлая жизнь, как живая, возникла из этих старых тетрадей. Словно вышедший из бутылки джин перенёс меня обратно в молодость, и её образы, запахи и звуки восстановили на миг казалось бы навек утерянное состояние души, навсегда ушедшие в небытиё лица.

Обычная студенческая общая тетрадь. Первый десяток страниц – конспект по политэкономии.)))

11 октября 1950 г.

"30 августа

Здравствуй, Миля! Большое, большое спасибо тебе за фотографии – получилось очень хорошо. Ты знаешь, на карточку, где я изображала "скромненькую девочку", я не могу посмотреть без смеха: уж очень там "скромный вид", прямо кающаяся грешница. Но в общем-то всё, по-моему, довольно неплохо.

Теперь остаётся смотреть на них и вспоминать о море, о солнце – только вспоминать, т. к. у нас солнца в Москве совсем нет: дождь, холод. Ты представляешь, после пляжа приехать и закутаться в пальто, шляпу, перчатки… В Москве, конечно, я оказалась самой чёрной – есть чем пощеголять. Все люди здесь, против Одессы, кажутся мне какими-то тощенькими, бледненькими, серенькими. Ну, а у вас в Киеве, вероятно, не так уж пасмурно и холодно. Ну, всего хорошего.

Ещё раз – большое спасибо.

Люда".

Это письмо я получил в субботу, 2-го сентября. Два раза прочитал и внимательно осмотрел, чтобы получить от него ещё что-нибудь сверх написанного.

Рублёвая марка. Аккуратный московский штамп отправления и жирный, толстый – киевский. Москва – 30 августа, Киев – 2 сентября. Письмо брошено в тот же день, что и написано.Почерк совершенно "взрослый" свободный. Cамо письмо – половина листа в линейку из большой тетради "бухгалтерского" типа, оторванного очень ровно, без загиба у края. Сложено вчетверо, причём первый раз – удивительно точно. Написано простым пером, довольно хорошим, на нежёсткой подкладке (буквы вдавливались).

Следы размазанных чернил – письмо было сложено сразу же после написания. Обилие тире и лёгкое пренебрежение к запятым – кое-что говорит о характере.

И из письма я вовсе не мог сделать заключения, что в Москве ожидается мой ответ.

Уже пролетело полтора месяца занятий на третьем курсе. На второй смене неплохо, но занят я ужасно. Вот, примерно, как я провожу все дни:

Понедельник – пять с половиной часов за токарным станком ("образцы" для исследовательской работы на кафедре физики) и шесть часов непрерывного конспектирования лекций плюс час езды в троллейбусах.

Вторник: час – подготовка протоколов по лаборатории допусков, час – путь в институт, два часа – лаборатория техизмерений, два часа – "школа бальных танцев", два часа – лекция по деталям машин, три часа – сходить в кино ("Паяцы", дивный фильм!), два часа – играть.

Среда: пять часов – за станком, два часа – танцы, два часа – лекция по технологии металлов, час – консультация по проекту из теории машин и механизмов, час езды в троллейбусах, два с лишним часа – играть.

Сегодня четверг. Должна быть такая программа: с утра – расчёт домкрата (по деталям машин), затем прочитать и законспектировать доклад Вильгельма Пика на Ш съезде СЕПГ, затем музыка, затем шесть часов в институте плюс политзанятия, на которых я должен рассказать о докладе Вильгельма Пика.

После утреннего "туалета" (выжимать пудовую гирю, приседать на одной ноге и прочее) и завтрака я чинно сел за стол, положив перед собою детали машин (не сами детали, а только конспекты). Но тут я посмотрел за окно, а там шумел осенний прямой дождь по мокрым жёлтым листьям каштанов, я ударился в лирику… и начал поверх проклятых деталей писать дневник.

20 октября.

Прошло почти два месяца с начала занятий. Нас далеко не перегружают. У меня были планы упорной работы в этом году. Что я успел за два месяца?

Музыкой я начал заниматься две недели назад. Начал 1-ю сонату Бетховена с расчётом учить её всю.

Сделал три попытки масляными красками – все три весьма жалкие.

В волейбольную секцию на летней площадке никак не мог собраться пойти, а когда пошёл – занятия не состоялись из-за погоды, а затем начался в спортзале институтский розыгрыш, и секция перестала работать.

Начал было регулярно читать толстую книгу "Англия времён Шекспира", но потом стало на это нехватать времени.

Моя "научно-исследовательская" работа по физике всё ещё тянется, долго и нудно. Уже есть образцы, что рвать, есть чем мерить, но нет времени рвать и мерить, кроме того это можно делать только вдвоём.

26 октября, четверг.

Начиная с понедельника, три дня я непрерывно работаю в лаборатории, уходя только на лекции или – когда нечего делать в этот момент (разрывать образцы надо в лаборатории сопромата, а она работает только до двух).

Костя и Митька Малинский поочерёдно – кто когда может – работают со мной. Настоящие друзья.

От непрерывного напряжённого наблюдения в окуляр трубы у меня болит левый глаз, я даже этой ночью проснулся из-за этого. Вообще – не бываю дома по десять часов и больше, сильно устаю; чувствую себя нехорошо, наверное заболел.

Последние дни сильно похолодало. Утром иней, раз шёл град и снег. Деревья почти облетели.

30 октября.

Сегодня воскресенье. Я, из-за обиды на самого себя, просидел весь день дома; встал очень поздно, пробовал читать теорию машин и механизмов, но болели глаза, снова спал; проснулся, когда пришёл Митька, потом Фимка, они проболтались до вечера, звали гулять, я не пошёл. Сел потом играть, с трудом просидел полтора часа и снова лёг – читать "Рим" по энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Даже от такого воскресенья не ощутил отдыха.

Из Москвы мне письма быть не может, но кто может запретить мне думать, что если бы оно было… Если бы я только держал теперь в руках нераспечатанный конверт с обратным адресом "Москва, 55б 5-й Минаевский…", я бы знал наверное, что теперь этой нити не дам порваться. Или если бы в прошлом, единственном письме я мог хоть одно слово истолковать как "жду твоего ответа", всё было бы иначе.

9 ноября.

Сегодня целый день солнце, вся комната в солнце. А холодно на дворе или тепло – не знаю, ещё не выходил. Сейчас два часа. Все эти дни праздника чудовищно много сплю..

Из-за измерений моих железных образцов у меня все эти дни болели глаза.

Шестого мы с Костей замерили последний образец.

31 декабря 1950г.

29-го праздновал свои именины Митька… Мы сидели за столом, Митька был уже без пиджака и без галстука, он кричал и пел ещё громче, чем всегда, а и так всегда его невозможно было слушать. "Не кричи, Митька," – как всегда, говорили мы ему. А он, уже в винном угаре, отвечал: "Как же мне сегодня не кричать, ведь я именинник, и потом – смотри!" – и он, склонившись ко мне, прищурившись, медленно обводил рукой, вдоль сидящих за столом: Фимка Кроссен, Сашка и Герка Бильжо, Лёнька Файнштейн, Илюшка Блейвас… – "Ведь сегодня мы все в сборе, вся наша старая капелла, здесь, на моих именинах, в моём доме… Как же мне не петь, не кричать?.."