Генрих Ланда - Бонташ

Остия, главная эмигрантская база, переполнена, то же самое в Ладисполе. В американском посольстве многим начали отказывать во въездной визе, скопилось огромное количество эмигрантов. Настроение у всех траурное.

Начинаем поиски с Санта-Маринеллы, где живут знакомые. Какое дивное живописное побережье, какой воздух! Квартир нет. В Ладисполе Женя даже не хочет искать, говорит, что эмигранты превратили его в местечковую ярмарку. Даже до Союза дошли рассказы о знаменитом ладиспольском фонтане в центре городка, где ежедневно обсуждаются новости и сплетни, делаются гешефты и выставляются невесты.

По Жениному настоянию направляемся в маленький курортный посёлок Пасоскуро, и там нам везёт. Перевозим женщин и детей, затем едем куда-то на склад Хиаса за своими вещами. Тянем тяжеленные чемоданы и рюкзаки на себе, садимся не в тот автобус, заезжаем чорт знает куда, опять тянем багаж на себе до нужного автобуса, опять ждём… Время, время, силы, деньги… Впервые абсолютно без знания языка, никто не говорит ни по-английски, ни по-немецки, ни одной двуязычной надписи.

Минимальное время пребывания в Италии – два месяца. Это при получении визы, а при отказе – неизвестно сколько. У некоторых не выдерживают нервы или не с чего жить, они соглашаются на Израиль, и Сохнут их отправляет в течение суток. Говорят, кто-то на почве отказа сошёл с ума.

Прошли медкомиссию, подошёл день интервью в американском посольстве. Принаряжаемся, забираем с собой все деньги и документы, так как в доме никого не остаётся. На Остийском вокзале Ира вдруг заявляет, что ей хочется подышать свежим воздухом (это после приморской жизни!) и требует не ехать автобусом, а идти пешком через парк Боргезе. Все с негодованием отказываются, и она уходит сама. В посольстве уже подходит назначенное время, а её нет. Мы не находим себе места, Женя беснуется и кричит, чтобы мы не мешали ему с ней расправиться, когда она прийдёт. Она спокойно приходит с опозданием, правда, небольшим и не помешавшим. В одной с нами группе интервьюируемых – семья конструктора Гимельфельда из Житомирского СКБМА, толкового и интеллигентного парня. После интервью, прошедшего без неприятных моментов, Гимельфельд успокаивает меня, уверяя, что всё будет нормально. Настроение взволнованно-приподнятое. Ира требует от Жени, чтобы он показал ей что-то такое, чтобы она запомнила на всю жизнь, и они, взяв Лизу, идут к Колизею. Мы с Олей и Сонечкой возвращаемся в Пасоскуро, а через час в дверь вбегает радостно возбуждённая Лиза с криком: "А у папы украли все деньги и документы!" У Колизея Женю затормошила кучка цыганских подростков, и его бумажник исчез.

Положение ужасное. Документы кое-как восстановили, но за квартиру платить нечем, кормить детей не на что. Пошло в спешную продажу всё, что хоть что-то стоило. Мне сдавливает горло, когда дети за столом просят добавки. На помощь Хиаса нечего рассчитывать ни в смысле денег, ни в плане устройства на работу – случаев краж полно, а работу ищут толпы "отказников". Количество отказов всё увеличивается, люди не понимают их причины и выдумывают для интервью замораживающие кровь легенды. У одной ребёнку в садике воспитательница-антисемитка специально бросила вешалку на ногу, есть рентген перелома; другую регулярно насиловали на ступеньках синагоги, куда она прорывалась для молитвы…

В очередное неизменно прекрасное итальянское майское утро я с рюкзаком за спиной иду к морскому побережью. На автобус денег нет, и путь в двадцать километров до Ладисполя и обратно я проделываю пешком вдоль моря. Надо зайти в ладиспольское отделение Хиаса, узнать, нет ли результатов интервью, купить на рынке продукты и получить в банке деньги.

Приморские улочки засыпаны песком, похоже на роман Кобо Абе. Мёртвый сезон, никто не чистит. Роскошный пустынный пляж тоже захламлен и мёртв. Разуваюсь и иду босиком по влажной кромке, так удобней. Идти туда легко, в рюкзаке только мои кроссовки, и силы ещё не растрачены. Слева набегают мелкие злые волны. Мало кто из эмигрантов знает, что это море называется Тирренским. Чтобы не так тоскливо было идти, разделяю дорогу на участки между знакомыми ориентирами: последняя постройка Пасоскуро, впадающий в море ручей, ограда какого-то заброшенного участка – и так дальше.

Обдумываю наши мрачные дела. Сильно опасаюсь отказа. Женю впервые вижу в таком отчаянии, вероятно, из-за чувства собственной вины. И именно это его отчаяние придаёт мне силы. Надо бороться до последнего. Мы с Ирой ходили в детскую больницу, предлагать её услуги в качестве санитарки или уборщицы. Я кое-как растолковал дежурной, что мы хотим, она отрицательно покачала головой. Я начал что-то ещё объяснять, она, не глядя на меня, сказала пару слов в телефонную трубку. Через минуту из соседней двери неспешно выплыл толстый полицейский в чёрной форме. Ситуация из фильма периода неореализма. Мы возвращались в сосредоточенном молчании вдоль каких-то полей, я думал, чем бы утешить Иру. Через некоторое время она сказала: "Интересно, что это такое у них здесь растёт?" Но на самом деле она тоже переживает, я впервые видел, как она молча плакала после обсуждения возможности оказаться в Израиле. Ведь нам может просто нехватить денег для платы за квартиру на следующий месяц. Женя, после безнадёжных попыток найти любую работу, вдруг однажды вынес во двор детский диск "фризби" и с деланным оживлением начал пробовать метнуть его точно в дерево с расстояния в двадцать шагов. Мне стало не по себе, я решил, что он окончательно "сломался". Но сегодня утром он ушёл пешком в противоположном направлении вдоль моря, искать работу в местах подальше…

По мере приближения к Ладисполю на светлом песке появляются тёмные полосы, затем большие пятна, потом весь пляж становится чёрным и блестит, как антрацит.

Начинается великолепный парк, окраина Ладисполя, надеваю обувь. На живописных каменых оградах плющ и дикий виноград, полно греющихся на солнце ящериц, здешняя жизнь спокойна и, наверное, благополучна.

Следующий ориентир – конюшня для прогулочных и скаковых лошадей. Знакомая, как-будто, фигура, ссутулясь, толкает тачку с навозом, Подхожу к ограде. Гимельфельд распрямляется и вытирает пот со лба. Им пришёл отказ, он заплатил эмигрантской мафии и получил здесь работу.

Дальше идёт длинная городская магистраль, потом надо свернуть снова на окраину к пшеничному полю, по кромке которого цепочка эмигрантов, словно муравьи, ползёт к дальним домам, где расположен Хиас. Пшеница уже спелая, я срываю колосья и жую зёрна – всё-таки еда.

Стояние толпой на жаре и в пыли перед запертыми воротами Хиаса. Потом вышедший объявляет, кому сегодня разрешение и кому отказ. Выкрики радости и отчаяния. Нас сегодня в списке нет.