Анатолий Приставкин - Судный день

– Если по поводу Толика, – отвечал, насупившись, – зря время теряешь.

– Толика ты сожрал с потрохами, не о нем речь!

– Словцо-то какое! Сожрал! Что он, рагу, что ли! – проворчал Букаты.

– Но ты послушай! – призвала Зинаида, приближаясь к нему.

– Нет, это ты послушай! – настаивал Букаты. – Я их принял из ФЗО сопливыми щенками… Толик твой, Василек, галошу потерял… Стоит и хнычет… Вот какие они были!

– Илья, проснись! – сказала с чувством Зинаида. – Сколько можно бредить цехом?

– А я говорю, – продолжал Букаты, не слушая ее, – что Толика твоего я уволил! Из цеха! А ты, Зинаида, подумала бы о себе… С подростком же связалась! А он прохвост к тому же! Вот!

– Все? – спросила Зина с ненавистью. Она заранее представляла эту встречу, так и вышло. И не пробьешься к этому человеку в душу, который зачерствел среди своих железок, сам в железо превратился! И семьи не завел, все некогда ему было. Зачерствел, заскорузнел среди своих дел, ибо питать душу они до конца не могли, если не спит рядом женщина, не играют под боком дети и нет в доме той неслышной музыки, которая зовется семьей. И у Зины, если посудить, не сложилось, так там свои причины, она бы и хотела сложить и билась, как воробей об стекло, об это неистовое желание, да только шишек набивала.

Но сейчас, может, в это мгновение, все решалось для нее, и много, ох как много зависело от того, что скажет этот непробиваемый, огороженный, будто танк броней, своей глухотой человек.

– Все? – спросила она.

– Все, – сказал Букаты, снижая властный голос перед ее напором. Он даже попытался оправдаться. – Времени в обрез… – И вынул карманные часы, серебристые, с кулак величиной. – Смена у меня… Зинаида…

– Но ты меня послушаешь? Или нет? – спросила Зина, готовая разрыдаться.

– Покороче! – попросил Букаты, почувствовав необычность в ее голосе. И ждал, набычившись. Словно и эту новость он предвидел. Но ничего он не мог предвидеть, и вообще был он беззащитней, чем мог показаться. Поэтому прозвучало для него, как гром среди этого ясного сегодня неба: «Катя замуж выходит».

– За кого? – спросил он растерянно.

– Об этом и разговор, – торопливо произнесла Зина, дождавшись, наконец, возможности хоть что-то сказать. Теперь-то она понимала, что ее не перебьют. – Есть один… Немолодой… Приехал, требует… – И не выдержала-таки, расплакалась.

– Ох, Зина, – прикрикнул Букаты, приходя в себя и обретая исконную свою уверенность. – Предупреждал я тебя! Ведь предупреждал же! Что испортишь девку! Рынки… Яблочки… Спекулянты… Темные людишки по вечерам… Ох!

– Илья, не митингуй, – попросила Зина негромко, вытирая слезы. – Я ведь к тебе от сердца… Я же сама… Хоть и давал ты деньги на Катерину, но ведь к нам ни шагу… Дорогу забыл… А я как должна выкручиваться?

– Откажи, – глухо произнес Букаты. Как отрезал. Он и в цехе, если не по нему, по бычьи пер напролом, наклонив голову, не свернуть.

– Как я откажу! – воскликнула Зина с отчаянием. – Она сама! Сама согласилась! Илья!

– Любовь, что ли?

– Какая в ее годы любовь? Дурость!

Букаты снова достал часы, посмотрел.

– Времени уже нет, – произнес тем же суховатым отстраненным тоном. – У нас с этим делом строго.

– Для живого у тебя никогда времени нет! – крикнула ему Зина, понимая, что он уйдет, а она не знает, как сделать, чтобы спасти себя и Катю. Ведь так можно сойти с ума.

И тут Букаты тоже не выдержал. Сверкнул глазами исподлобья.

– Но ты же довела девку! И учти… Если с Катериной что-нибудь случится… – даже руку угрожающе поднял, но Зина отвернулась, не поняв, не почувствовав его угрозы, и он руку опустил.

– Не кричи на меня… И так обкричали со всех сторон… Пусть я плохая, – произнесла сквозь слезы, закрыла лицо руками. – Пусть какая ты думаешь, но я же первая… Я же к тебе сама пришла…

– Поздновато пришла-то, – вдруг спокойно сказал Букаты. – Ладно. Я поговорю с ней.

– Лучше с ним, – попросила Зина, не отнимая рук от лица. – С Чемодановым!

– Как хочешь, – повторил Букаты и опять посмотрел на часы. – Пусть в цех ко мне придет… Или нет, его не пустят… К проходной, ладно? В обед?

Зина кивнула. И Букаты, откашлявшись, спросил, не зная, как еще успокоить сестру, уходить и бросать в таком состоянии он не хотел. – Он как с ней?

– Откуда я знаю, – сказала Зина. – Он странный человек…

– С кем поведешься, – отмахнулся Букаты. – Ох, Зинка! Надавал бы я тебе по шеям! Как в детстве! И за Толика твоего, и за Катьку… – Он вздохнул и посмотрел на часы, понимая, что и правда надо уходить, иначе опоздаешь. Уж насколько по привычке встал и вышел пораньше, а все время выскочило на этот неприятный разговор. – Одно скажу, – произнес он на прощание и помолчал. – Это на твоей, Зина, совести.

И пошел. Зина смотрела, вдруг крикнула:

– Илья!

Он обернулся, но уже не останавливался, потому что и правда мог опоздать, и сказал на ходу раздраженно, громко:

– Что Илья! Я говорю, думай сама! Душу заложи… Но Катьку спасай! Поняла?

Брат ушел так быстро, что уже через минуту его не видно было на улице, а Зина все стояла в нерешительности, произнося про себя его последние слова: «Душу? Заложить? Ладно. Ладно, Илья! Я заложу! Я заложу!» – будто грозила ему. И с этими словами бросилась в другую сторону. Туда, к вокзалу, где на привокзальной площади располагалась маленькая конторка знакомого ей поселкового юриста. Жил же он там же, рядом, в другом крыле дома.

В это время на другой улочке поселка стояла, задумавшись, с корзинкой яблок Катя. Стояла и смотрела бездумно на бабочку, возможно, ту же самую, которую приметил инвалид. Бабочка неровным зигзагом пролетела над дорогой, над заборами и села на корзинку с яблоками, накрытую сверху красной тряпкой. То ли запах яблок привлек, то ли бабочка этот красный цвет приняла за живой цветок. Но она сидела, пошевеливая сложенными крыльями, а Катя, боясь ее спугнуть, стояла и не решалась взять в руки корзинку. И вдруг за спиной сказали:

– Доброе утро!

– Ой, – вскрикнула она и повернулась. Перед ней стоял тот самый юноша, о котором она утром почему-то вспомнила. Так странно. Он посмотрел на нее, на бабочку и спросил, сделав осторожный шаг:

– Напугал, да?

– Нет, – ответила Катя. – Я задумалась.

– О чем?

– О чем? – переспросила она и не ответила.

– Я утром хожу на работу, а вы все время с корзиночкой… – сказал, замявшись, Костик, уже не зная, что ему делать, уходить ли или подождать ответа. – Так о чем вы задумались?

Катя мельком взглянула на него, стараясь понять, к чему он спрашивает и нужно ли ей с ним говорить.

Решила, что нужно.

– Стояла и думала… Возвращаться домой или… Или не возвращаться… – Она исподлобья посмотрела на него. Как он примет ее откровенность. Кажется, он принял как надо.