Александр Ширванзаде - Хаос

Давид когда-то был скромным учителем в Тифлисе, давал уроки детям богатого купца. Это был грубый деспот в семейной жизни. Спустя год после смерти первой жены купец женился на молоденькой девушке из бедной семьи. Давид с первого же взгляда допустил непростительную ошибку. Жена купца не то была, не то притворялась неравнодушной. Давид не на шутку увлекся, чего только не вообразил, потом в нем зародилась любовь, такая же неравная, как и в данном случае. И накликал на себя беду…

– Шушаник, любовь хороша, но скверно, когда нет взаимности. Смбат Алимян тебя любить не может, потому что его сердце принадлежит детям. Он человек честный и не собьется с пути.

Девушка не могла больше сдержаться. Дядя высказал ее сокровенные мысли. Возражая то слабыми жестами, то восклицаниями, она в то же время не могла отрицать, что любит Смбата Алимяна, так как не умела лгать и притворяться. Жилы на шее у нее напряглись, грудь вздымалась. Не сдержав наплыва бурных чувств, в ответ на прямодушные речи дяди, Шушаник в бессилии опустилась на диван, уронив голову на вышитую подушечку, и горько зарыдала,

Давиду стало жаль племянницу. Он подошел, взял ее за руку. Зачем он так неосторожно коснулся сокровенных чувств стыдливой девушки? Рыдания Шушаник перешли в истерику. Теперь уже слезы иссякли, нервный клубок перехватил дыханье, губы посинели, щеки раскраснелись, глаза налились кровью.

– Полно, полно, ведь ты не ребенок, – успокаивал ее Давид.

Вошла Анна. Она не спала, ожидая в соседней комнате, чем кончится разговор. Мать обняла голову дочери и прослезилась. Наивная женщина! Она воображала, что причиной всему – Микаэл Алимян…

С этого дня Шушаник перестала бродить, как лунатик, и грустно вздыхать. Ей стыдно было встречаться с дядей. Она снова с прежним усердием отдалась домашним делам, стараясь привлечь к себе отцовское сердце, за последнее время охладевшее было к самоотверженной дочери. Однако это уже не давалось ей так легко.

Не проходило дня, чтобы паралитик не проклинал дочь. Он вообразил, будто Шушаник сговорилась с матерью, дядей и теткой уморить его. Больной подозрительно относился к каждому шагу окружающих. Иногда он не дотрагивался до пищи, уверяя, что она отравлена, поносил всех самыми непристойными словами, оскорблявшими стыдливость несчастной девушки до того, что она, закрыв лицо, убегала.

Как-то рано утром паралитик проснулся с отчаянным криком. Ему приснился ужасный сон: будто во дворе между двумя резервуарами разведен большой костер. Давид связал его с помощью домашних, несет, чтобы бросить в костер и сжечь.

– Уберите их с моих глаз, уберите! – кричал больной, указывая на резервуары, торчавшие, как два утеса.

С этого дня он принялся упорно твердить одно и то же, всегда с ужасом показывая на куполообразные резервуары, преследовавшие его, как зловещий кошмар. Наконец, переставили кровать больного. Теперь он уже не видел резервуаров. Однако в ясные дни, под вечер, на стене перед ним начинал рисоваться один купол, за ним второй, и оба медленно сходились.

– Опять эти проклятые! – кричал больной, с головой кутаясь в одеяло.

Тени нефтяных резервуаров и те пугали его. Он боялся шипенья пара, грохота машин, гудков, журчанья нефти, лившейся в чаны.

– Ад, ад кромешный, – вопил паралитик, – тут дьявол завелся!

Глядя на вытаращенные глаза отца, Шушаник не могла не заметить, что рассудок больного помутился. В ужасе она убегала к себе и там старалась за книгой избавиться от страшных мыслей. Но нарушенный душевный покой уже не возвращался, и печаль бороздила ее ясное лицо преждевременными морщинами.

Как-то вечером Давид вызвал племянницу в контору и сообщил, что Антонина Ивановна хочет из города говорить с нею по телефону. Девушка взяла трубку.

– Это вы? – узнала Шушаник голос Антонины Ивановны.

– Да.

– Прошу вас завтра приехать ко мне по важному делу.

– Вряд ли я смогу, Антонина Ивановна, боюсь оставить отца. Он только при мне успокаивается.

– Убедительно вас прошу, приезжайте хоть на час.

Ничего не поделаешь, отказаться было невозможно.

На другой день Шушаник отправилась по железной дороге в город в сопровождении одного из промысловых работников. С волнением переступила она порог дома Алимяновых. Она боялась встретиться с Смбатом и, к счастью, не встретилась.

– Милая, – обратилась к Шушаник Антонина Ивановна, уводя ее к себе, – я вам очень благодарна, что приехали. Мне хочется поговорить с вами об одном деле.

Она рассказала, что Микаэл разрешает открыть для рабочих библиотеку-читальню и учредить вечерние курсы для неграмотных. Для открытия курсов необходимо получить разрешение властей, а о библиотеке надо позаботиться теперь же. Дело довольно сложное, а она одна, поэтому и просит Шушаник помочь ей.

– Рада помочь, чем только смогу.

– Я уже составила список русских книг и газет. А вы составьте список армянских. Вам, конечно, известно, какие книги нужнее для массы. Можете?

– Попробую, с помощью дяди.

– Отлично. Ваш дядя, несомненно, знает толк в подобных делах. Он, если не ошибаюсь, из народных учителей?

– Да.

– Прекрасно. Значит, ему хорошо известны умственные и нравственные запросы народа.

Антонина Ивановна предложила Шушаник какао, все с тем же воодушевлением продолжая развивать свои мысли. Настойчиво упрашивала отобедать. Но Шушаник тянуло на промысла, она отказалась и в сопровождении горничной Антонины Ивановны отправилась на вокзал.

Антонина Ивановна была чрезвычайно рада, что ей удалось завербовать Шушаник в помощницы, и надеялась крепко подружиться с нею. Ах, какое у нее симпатичное и умное лицо! Сразу видно, что девушка вдумчивая и развитая – прямо неожиданная находка в этой азиатской стране!

Антонина Ивановна до того воодушевилась, сердце ее до того смягчилось, что вскоре она согласилась на просьбу Смбата пойти с ним в гости к одному из его родственников, крупному коммерсанту, торговавшему с Ираном. Ежегодно в день рождения своей единственной дочери он давал пышный обед.

На следующий день в два часа Антонина Ивановна вместе с Смбатом входила в просторную, роскошно убранную гостиную. Тут было все, кроме тонкого вкуса. Собралось уже довольно много гостей, но приток новых не прекращался. Вскоре Антонину Ивановну обступили любопытные дамы и барышни; все они дружно принялись корить «невестку», что она живет отшельницей, не показывается в обществе и «ни во что не ставит» родню. Антонина Ивановна оборонялась, как могла. В незнакомой среде, где национальные восточные наряды мешались с европейскими, сшитыми по последней моде, она чувствовала себя в каком-то хаосе: не знала, о чем говорить, как держаться,, чем занимать собеседниц.