Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

И это было не так-то просто для лесного мальчишки. Но меня, так же как и Идаха, наверняка приметили еще утром, – у приказчиков лавок хороший глаз, их давно уже расспросили обо всем. Как ни крути – идти больше некому. А мой парнишка не из тех, что теряют голову. Он может попасть куда-нибудь, если испугается. Но он не испугается. В это я верила настолько, что даже успокоилась на какие-то минуты, но потом снова, в который раз, стала перебирать все, что с ним могло бы случиться, и все ли я ему объяснила, и… Хвала Йемоо! Вон, вон он, несется во всю прыть, спокойно, мальчик мой, ты не должен так торопиться, это подозрительно, особенно на пустой дороге, а нет ли за ним погони? Нет, никого следом, ни одной шавки, ни человека, и вот он уже шмыгнул в кусты, зашуршал, проползая под сплетением ветвей, и вот свалился мне на руки, горячий, потный, встрепанный, с горящими глазами, бешено колотящимся сердцем. Плечи и бока в волдырях от крапивы, на спине длинная царапина сочится кровью, весь перемазан в пыли и дресве. Он не сразу отдышался, как рыбешка, хватая воздух раскрытым ртом. Я не торопила – было уже ни к чему.

Сын без особого труда нашел нужное здание. Около него – пусто. Ни лошадей у коновязи, ни синемундирников. Один негр сгребал метлой в кучу конские яблоки.

– Эй, приятель, – спросил его сын, – сеньор капитан Суарес здесь?

– А на что он тебе, чертенок? – осведомился дворник.

– У меня к нему дело, – отвечал парень. – Письмо для него.

– Ишь ты! От кого, интересно?

– Так, одна сеньора просила передать. Видишь, – он достал из кармана монетку и покрутил ею, – что мне за это дали!

– Ну, так готовься отдать деньги назад. Никого нет в конторе. Все ищут губернаторских дочек.

– Как это? – сделал изумленный вид маленький хитрец и, глазом не моргнув, выслушал рассказ о том, что "ихняя карета как сквозь землю провалилась, и видели двух чужих негров, которые садились в нее". А потом, помня о своем деле, предложил негру два реала из своих пяти, чтобы письмо положили на стол сеньору капитану, – "я, мол, так и скажу сеньоре – отдал надежному человеку!" И, отдав письмо, подрал что есть духу обратно – как я велела и еще прытче.

И еще что заметил мой глазастый сынок:

– Никого из стражи на улицах! Как провалились все.

– Сынок, они ищут нас.

– Пусть ищут, – небрежно бросил тот, – Эва!

Это он, конечно, зря. Нам еще предстояло идти пешком пятнадцать миль до финки Марты – неблизкий и небезопасный путь. За Каники и пленных я не волновалась. У них было время и возможность прятать следы.

Уже в темноте, порядком покружив, добрались до места. Толстуха облегченно вздохнула, впустив нас ночевать в конюшню. Негритянка принесла поесть – кусок не лез в горло. Опять я была в проклятом ожидании. Сын тоже – не меньше моего.

Но крепился и лишь один раз спросил:

– Скажи, точно Гром оттуда выберется?

– Я надеюсь, сынок. По крайней мере, мы сделали все, что могли – все мы.

Помолчал еще немного и спросил опять:

– А может, он уже едет в пещеру?

– Может быть. Может, даже и едет.

Он еще не ехал. Он как раз в это время разговаривал с Федерико Суаресом.

Капитан жандармов едва успел приехать в контору – уже в полной темноте. Он сам ищейкой метался по городу и окрестностям в поисках пропавших сеньорит. Он нашел карету далеко за городом, он пустил собак по следу. След ушел в реку Сагуа-ла-Гранде, а река ушла под землю.

Собаки обрыскали оба берега – без пользы. И вот капитан, едва живой от усталости, уже догадавшись, что это может означать, возвращается в канцелярию, а тут его ждет письмо на столе.

Капитан просто остервенился. Он велел позвать дворника, и тот, в простоте душевной, доложил: да, приходил мальчишка, и говорил, что какая-то дама велела передать.

– Шерше ля фам, – сказал капитан. И, внутренне успокоившись, стал расспрашивать, что это за мальчишка. Ну, отвечал негр, лет восемь-девять, шустрый такой, очень черный, кажется, лукуми.

– Почему лукуми? – спросил он, а негр объяснил, что заметил татуировку на запястьях, какую обычно носят лукуми босаль. Капитан запомнил такую же на моих руках, поэтому выругался замысловато; не стал негру бить рожу и пошел прямиком в тюрьму.

Факундо спал на своей соломе, – в полном неведении относительно того, что творилось в городе.

– Ну, что, – спросил капитан, – не передумал?

– Нет, – отвечал Гром, – не передумал.

– Ах, каналья! Или ты с самого начала знал, что так будет?

– А что случилось? – поинтересовался Гром.

– Ты в самом деле не знаешь?

– О чем я могу знать в этом клоповнике?

– О том, какую свинью подложила мне твоя чертовка с приятелями. Ну-ну, не отпирайся. Зная вашу компанию и в особенности эту даму, я не удивлюсь, что у вас было заранее что-то придумано на случай, если кто-то вляпается.

Тот покачал головой.

– Нет, сеньор капитан. Если они что-то придумали, значит, сообразили по ходу дела.

Тут-то капитан заметил, что бывший конюший и бывший невольник, который мальчишкой рос в его доме, обращается к нему на "ты". Мало кто из негров мог справиться с обращением на "Вы", и сейчас еще многие путаются, даже креолы. Но Факундо, ведший торговые дела и умевший обходиться с любой публикой, знал все тонкости обхождения: когда сказать "Usted", когда "Ustedes", а когда "Vuestra mersed", и вертел глаголами в соответствии со всеми правилами. Испанский у него, в отличие от лукуми, был чистый и правильный. А тут запростецкое "ты", как у мачетеро.

– Мог бы быть повежливее, – сказал капитан, едва не поддавшись искушению дать нахалу в зубы.

– А ни к чему, – объяснил тот. – Ты меня – одно из двух – или повесишь, или отпустишь. Но что так, что этак, я не буду от тебя зависеть. Зачем же мне быть слишком вежливым? Я и так, кажется, не грублю.

– Это от меня зависит, вздернуть тебя или нет.

– Скажи сначала, что за свинью тебе подложили, а там видно будет, повесишь ты меня или нет.

– Ты читать не разучился? Солдат, вторую свечку! На, прочти.

Факундо прочел, вернул письмо и сказал, почесывая за ухом с самым серьезным видом:

– Да, капитан, повесить меня будет не просто.

– Вот возьму и повешу, наплевать мне на двух дур и одну старую курицу.

– На них – да, а вот на себя – нет. Губернатор этого даром не спустит, и на надгробие карьеры можно ставить крест шире конской задницы.

– К сожалению, любезный, ты прав… Хотя и так вы мне нагадили порядком.

Сегодня утром – среди бела дня! – у лавки Бернальдеса твоя чертовка и еще какой-то лукуми с расписной рожей…

– Идах.

– Идах или дьявол, как ни назови – она села в карету, а он на козлы, и карета испарилась. А днем приходит твой сын и приносит это письмо, – "с уважением" и так далее.

– А где сейчас мальчишка?

– Хотел бы я знать! Я приехал полчаса назад. Еще я хотел бы знать, что делал в это время твой дружок Каники. Как-никак хлопотали за тебя – если можно так выразиться – твоя жена, твой сын и дядя. А он?