Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Когда Ма Ирене провожала нас во флигель, где нам отвели место для ночлега, я спросила:

– Давно это она?

Старуха покосилась:

– Что, очень заметно?

– Только если глаз наметан.

– Да наметан-то он у многих, вот беда!

– Так сколько?

– Почти два месяца, по моим подсчетам.

– А Филомено знает?

– Вот сейчас и узнает, прохвост!

– Что собираетесь делать?

– Что, что! Она не первая и не последняя. Сообразим, что делать. Ах, лишь бы все было хорошо: она такая слабенькая!

– Ма, – сказала я ей, – ты знаешь, что мы собрались уезжать в Африку?

Старуха замерла со свечкой в руке:

– Это как?

– С тем молоденьким инглезом. Мы приехали собрать еще людей, чтобы корабль не шел полупустым.

Ма Ирене не раздумывала.

– Мне там нечего делать. Кому нужна дряхлая карга, которую давно позабыли за столько лет? На кого я оставлю этих сумасшедших, кто будет оберегать нинью с ребенком? Нет, нет. Я рада за вас, но для меня возвращаться поздно.

– Значит, Каники остается, – полуутвердительно, полувопросительно сказал Факундо.

– Разве ты в этом сомневался?

– Пожалуй, нет, – задумчиво ответил он. – Тем более теперь – посмотришь, от эдакой новости глаза у него станут круглые. Ах, черт! Я бы дал себе палец отрубить, чтоб посмотреть, какой у них будет ребенок. Я много перевидал мулатов, но у всех были белые отцы и черные матери. А если случай наоборот – будет какая-нибудь разница?

Он долго не мог успокоиться, но вдруг оборвал себя на полуслове:

– Ах, дружок, – сказал он мне, – а может, тебя тоже задор возьмет и ты подаришь мне еще одного ребятенка?

Что было отвечать? Мы перепробовали все травы и все средства. Благодарение судьбе, у нас уже был Пипо, и благодарение судьбе, что она его хранила.

На другой день Каники зашел к нам во флигель – рожа как маска, но мы-то его знали… Глаза не округлились, но читалось в них явственное: будь что будет, но сегодня я король.

– Я не поеду с вами сегодня вечером, – сказал он.

– Будешь готовить линьяо? – спросил с подковыркою в голосе Гром.

– Все-то вы, забодай вас дьявол, знаете раньше меня самого.

– Кум, твоя бабка не захотела ехать в Африку.

– Что ей там делать и что там делать мне? Скажи, кума, на милость, куда я поеду?

В страну мандингов? Я на мандинга не свяжу двух слов. Я не знаю языка, я не знаю обычаев, я не оттуда родом, та земля мне не мать и не мачеха – так… Я здешний, я креол. Тут, на этом проклятом острове, все, чем я живу и от чего помру. Тут остается моя кровь, тут будет жить мое потомство. Единственное, чего мне будет не хватать – это вас. Ясно?

Каники назвал нам места, куда непременно надо было заглянуть – укромные уголки гор, прибежища симарронов. Там мы должны были искать желающих и сообщать им место сбора. Дело предстояло мешкотное и требовало времени.

Я, однако, выбрала момент и завернула к Марте. Толстуха не обрадовала. От ее подружки по борделю не было никаких известий. Приходилось уезжать, не зная ничего о судьбе старшего сына.

Потом у нас еще осталось немного времени, и Факундо уверенно повернул коней. Мы направлялись в Санта-Анхелику.

Шел десятый год с той поры, как мы умчались в галоп, подгоняя лошадей – подумать только! Давно истлела в могиле стервозная вдовушка, истрепалась до дыр пунцовая повязка Ма Обдулии, заросли новой кожей старые рубцы, но только что-то щемило душу, когда с холмов завиднелась белая, как сахар, усадьба и знакомое каре конюшен, бараков, скотных дворов. Я недолго там прожила, но Факундо, который провел в том месте и отрочество, и юность, и молодость, который добился там многого и – как статься – мог бы добиться еще больше – Факундо переменился в лице и помрачнел. Ах, Гром! Я думала тогда, положив ему руку на плечо: в путь! Что было, то было; десять лет прошли в скитаниях, и это из-за меня. Но впереди уже дорога домой – к нашему, солнечному дому.

Откуда я знала, что эта дорога растянется еще на десять лет?

Мы знали, кого искали, и потому спустились к лугу, на котором пестрели коровьи спины. Тот же луг, и та же серая ограда вдали, и тот же длиннорукий пастух в красной повязке, надетой на лысую голову.

– Мухаммед, эй!

Он узнал нас сразу, но не сразу поверил своим глазам. И не сразу понял, зачем мы явились.

– Если бы это было так просто…

– За чем дело стало? Корабль ждет.

– Сестра моя, я тоже учен кое-чему. Я знаю, что такое земля и что она не маленькая. Твой город, он расположен примерно на полдороге между моим городом и этим забором. А еще, если бы я был один! Не знаю, поверишь или нет, но у меня четверо сыновей. Я не могу подумать о том, что с кем-то из них случится несчастье по дороге. А на дороге бед много, я знаю, я в молодости их перевидал.

– Что ж, – сказал Факундо, – ты прав, потому что ты богат. Четверо сыновей – это достояние! Мое единственное сокровище поедет со мной, и я постараюсь не допустить ничего дурного.

Нам непременно нужно было повидать Обдулию.

По правде, к ней не было никакого дела, кроме как попрощаться. Хитрыми кругами ходит судьба, и нечего удивляться, если придется невзначай наступить на свой собственный след. Надо уважать свое прошлое, каким бы трудным оно ни было, и мы приехали отдать дань уважения тому, что оставалось за спиной.

Старуха с трудом встала нам навстречу, опираясь на костыль. Ма Обдулия сильно сдала за эти годы.

– Вы пришли, – сказала она, ловя наши руки своей сухой горячей рукой. – Хорошо, что не забыли меня. Слышала, слышала про вас.

Ее под локоть поддерживала Амор. Что осталось от худышки с грудями в пол-апельсина?

Статная, крепка женщина с сильными руками и пышными формами, с каскадом стеклянных бус, прикрывавших гирлянду из уродливых рубцов – след одной душной ночи.

– Слышала, и не один раз, – продолжала унгана, кряхтя и усаживаясь в качалку.

– Хозяйский братец, жандарм, не оставил привычки заглядывать к нам время от времени, а хозяйка нет-нет да и зайдет сюда, по старой памяти, когда гуляет в саду с ниньей. Последнее время, правда, все реже и реже: сварлива стала и сердита, и все дела забрала в свои руки. Сеньора иногда заносит в загулы, но не так, как прежде; Давид по-прежнему майораль, а конюшего наняли со стороны. Все вспоминают про вас, дети, но я – чаще всех. Помните, как мы сиживали здесь?

Помнила все, но больше всего мне помнились вечера и ночи в неторопливых беседах, и я ей сказала об этом.

Ма Обдулия смеялась, трясясь рыхлым телом.

– Помню, как же! Ты была умной девчонкой, дочка. И знала столько, что меня могла кое-чему научить. Но, прости меня, скажу: тебе, моя милая, никогда не стать матушкой Лоа.

– Почему, Ма?

– Потому что ты не живешь в мире духов, ты живешь в мире людей. Твои способности – видеть людей насквозь и знать, кто чего стоит, и ты сможешь вертеть ими при необходимости, как захочешь. Твоя способность предчувствовать будущее касается только тебя, твой трюк с веревочкой – что-то вроде вечной детской шалости. Нет, ты унгана по праву, по праву твоей Силы, но жрицей Лоа тебе не быть. Легба не отворит тебе дверей храма. Но, сколько я тебя знаю, тебя не слишком это огорчит.