Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Конечно, такого гостя надо принимать со всем уважением, независимо от того, с чем тот пришел. А пришел он с предложением почетной мировой от боле: нам сообщали, что союз огбони готов принять нас в свой круг и сделает это с радостью.

От нас не требовали даже немедленного ответа, ибо предполагалось, что мы согласимся. Абиодуна до темноты пел о том, что с нашим вступлением в сан огбони усилится мощь и слава города и, конечно, ушел не с пустыми руками.

Едва он ушел, мы кинулись в илетеми Аганве. Меня встревожило, что сан предложили через голову брата – именно он, как глава рода, должен был бы принести нам подобное предложение. Аганве насторожился и тут же, несмотря на поздний час, побежал, чтобы все разнюхать – "ничего, если придется кого-то вытащить из постели младшей жены".

Вернулся поздно. Дело обстояло скверное. Боле решил привлечь нас на свою сторону, потому что в союзе стояла, как бывало часто, склока, часть огбони поддерживала правителя, другая – нет. Шойинки посчитал нас силой и решил нами воспользоваться: возвысить, чтобы потом в благодарность потребовать помощи в расправе с непокорными. Абиодуна не сказал о том, что боле хотел поставить главой рода моего мужа, сместив брата с этой должности, но Аганве все разузнал стороной. Смещенному главе рода грозила смерть или продажа в рабство: алафина Аоле, видно, мало пороли в молодости.

Отказаться от предложения значило – открыть войну. А стать на равную ногу с теми, кто продавал своих, мы не могли. Брат, такой занозистый и спесивый, сидел растерявшийся и поглядывал на нас с испугом и надеждой.

Факундо принес тыквенную бутыль с ромом и налил ему полчашки. Тот хлебнул, поперхнулся, но допил до конца, морщась, как от злого перца.

– Спокойно нам тут уже не жить, – сказал Гром, после того как налил себе добрый глоток. – Не бойся, брат: мы не будем платить злом за добро.

На другой день Абиодуна унес наш отказ.

Война была объявлена, но все делали вид, что ничего не произошло. Где-то на севере, за сотни миль, армия Ойо сражалась с армией хауса. В тылу сводились счеты и набивались амбары. Я тогда не знала, что такова суть всех войн.

Наконец в город приехал посланец алафина, один из ойо меси – семи доверенных советников. Он привез приказ собрать тысячу конных и две тысячи пеших воинов и отправить их в столицу.

Шойинки предложил Факундо ехать с войском.

– Ты будешь следить за лошадьми, а в бою один сможешь заменить многих.

– Здесь остается втрое лошадей, за которыми надо следить, господин, – отвечал Гром. – Вместо себя я выставлю много бездельников, которые умеют махать дубинкой.

Идах и его жены распустили нужный слух по базару, и на следующее утро у ворот агболе стояло несколько десятков кабальных должников – ивофа, которые с радостью шли вместо Грома на войну, если он заплатит за них долги. Он отобрал два десятка самых дюжих, и когда войско пылило через северные ворота, эти молодцы маршировали в самой его гуще.

Ох, и войско! И смех и слезы разбирают, как вспомнишь. Разномастно одетое и вооруженное, за исключением, пожалуй, тяжелой конницы в броне, оно валило нестройной толпой. С ратниками перемешивались жены, слуги, носильщики, – их было больше, чем воинов, потому что в орде этой не имелось ни обоза, ни интендантства, – каждый был сам себе интендант и запасался, чем мог, на полях по дороге.

После проводов войска в городе должно бы стать спокойнее – не тут-то было! Для поднятия боевого духа, что ли, начались шествия огбони в масках. Черт-те что они творили, пользуясь тем, что персона огбони в маске священна, и тем, что под жуткой маской не узнать вовек, кто есть кто. Они могли побить любого безнаказанно, зайти в дом и взять любую понравившуюся вещь, обидеть любую женщину или девушку, и никто не смел вступаться. Кое-кого недосчитались после таких шествий, как однажды недосчитались Идаха, и мы снова уехали в они и перестали в город нос показывать.

Кроме Филомено. Ему на все было наплевать. Верхом на резвом трехлетке, таком же черном и большом, как Дурень, с пистолетом и мачете у пояса, с луком и колчаном за спиной, он ездил, где хотел, и только щурился на наши предупреждения. Ему шел четырнадцатый, и он думал, что может все. Этот возраст у мальчишек очень самонадеян, и мой сын тоже много воображал о себе. Он незадолго до начала войны купил себе другую девчонку, чтоб коптила дичь, – но поселил ее в своей хижине и одевал как куклу. По-прежнему ходил охотиться один или с Идахом (тот тоже переехал в они: стал осторожнее дядя) и отвозил торговкам дичь. Вполне он мог бы обойтись без этого – мы не имели нужды ни в чем. Но сын скучал без охоты и базарной толкотни. Он уже не брал в город Серого – его молочный брат состарился и невзлюбил городскую суету пуще прежнего. Но против прогулок старик не возражал и тем распроклятым утром занял привычное место у левой ноги молочного брата.

Было еще рано, далеко до полудня, я вышла с лукошком в курятник и только принялась собирать яйца, как вдруг мне почудился отдаленный гром. Выглянула: нет, небо ясное, ни облачка, и вдруг слышу еще раз: бум! Как раз с той стороны, куда ушли мои охотники.

Не помню, куда что у меня полетело! Закричала не своим голосом, бросилась в загон, без седла вскочила на первую попавшуюся лошадь и давай ее нахлестывать поводьями. Потом услышала сзади стук копыт и увидела Факундо, который меня догонял. Дальнего выстрела он не услышал и выскочил на мой отчаянный крик.

Мы проскакали, может, мили две или около того. Там озерко было такое, сильно заросшее, круглое – рай для птиц и лягушек, сын к нему часто ходил, и выстрелы слышались именно оттуда. Стали искать по берегам – никого. Может, он в буйвола из пистолета стрелял? А может, леопард? Они с Идахом из какого-то молодечества никогда не пользовались ружьем для охоты, но брали с собой, когда шли на трудную добычу. Последние месяцы, правда, оба не расставались с пистолетами, даже если шли только на уток поохотиться.

От кого сын отбивался или на кого нападал? Мы кричали, обшаривали буш шаг за шагом, и не сразу наткнулись на первый след того, что произошло. Свежий труп человека в коричневой набедренной повязке, а из глаза торчала стрела. Легкая, тонкая птичья стрела с двузубым наконечником, с полным колчаном таких стрел сын ушел на охоту. Потом еще и еще, всего четверо, с копьями и щитами, и все убиты стрелой в глаз. Сто проклятий всем богам, что там могло произойти?

Вылетели в узкую прогалину в кустарнике – и глазам своим не поверили. На поляне лежали восемь человек в костюмах и масках огбони – точнее, то, что осталось от людей и масок. Все были мертвы. Их окружение валялось там же. Двое убиты пистолетными выстрелами почти в упор. Шестеро были погрызены и порублены – такие рубящие раны могло нанести только мачете, а насчет зубов – я не сомневалась, чьи они.