Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Дон Федерико заходил к нам, вел разговоры о делах с англичанами и зятем… А я призналась себе, что дурака поддеть труднее, чем умного человека.

Я сказала капитану на третий день:

– Обыграли бы его в карты, что ли.

– Он не сядет со мной играть – ни в пикет, ни в фараон, ни в покер. Он уже знает, чем это кончается – хоть он и дурак, но не настолько же!

– А если играть сядет сэр Джонатан?

– Упаси господи! – запротестовал Мэшем. – Я лет тридцать как играю только в вист со старушками.

Суарес подтвердил:

– Проиграет! С картами нужны нервы и хватка, но без практики и это ничто.

– Жаль! – отвечала я. – Потому что карты у дона Фернандо самое уязвимое место.

Больше его, пожалуй, ни на чем не взять.

– Полно, разве у него такие крепкие нервы? – спросил Санди. – Мне так не кажется, судя по тому, что я о нем слышал. Неужели его ничем нельзя вывести из себя, капитан?

– Когда дело касается карт, он готов забыть обо всем. Проиграл бы мать родную и не моргнул бы глазом. А вы бы, мистер Санди, рискнули бы сесть с таким противником за зеленое сукно?

– Я не слишком хороший игрок – никогда не интересовался картами больше, чем нужно, чтобы скоротать время в скучной компании.

И, коль скоро зашла речь о картах, сели вчетвером играть в вист по мелочной ставке. Играли, впрочем, невнимательно – у всех мысли оставались заняты другим.

Энрике и Санди, судя по тому, что все время проигрывали, были в самом деле никудышние игроки. Мэшем-старший, похоже, увлекся идеей открыть торговлю на Кубе и поправить свои дела, а дон Федерико вообще будто отсутствовал и делал ходы механически.

Вдруг он бросил карты среди игры:

– Нет, я решительно не могу оставить эту идею! Сандра, неужели ты думаешь, что твое появление не заставит его забыть обо всем на свете? Он же из-за тебя в петлю лез!

– Это было давно, – такова ли я была!

– Если ты думаешь, что подурнела – напрасно! В красоте зрелой женщины есть особенное очарование, – к тебе это относится в гораздо большей степени, чем к прочим.

– Ему гораздо проще меня шантажировать.

– Так же, как это делал я? У него для этого недостаточно последовательности и гораздо меньше возможностей.

– Но пока достаточно денег нанять какого-нибудь проныру-законника – и уноси, кума, ноги!

– Значит, надо устроить так, чтобы у него мысли такой не появилось, – сказал капитан.

Старший Мэшем подхватил на лету:

– Значит, он должен подумать, что гораздо проще нашу леди выиграть в карты, чем затевать уголовный процесс, который может не устроить его по результатам?

– Его не устроит никакой результат, – отвечал Суарес. – Разве процесс ему нужен, ему нужна эта женщина!

– Вы думаете, если он узнает, что леди Кассандру можно выиграть, он пустится во все тяжкие? – спросил Санди.

– Если только его противником не буду я, разумеется.

– А потом выйдет моя мамочка, – проворчал Энрике, – затуманит чарами моему папочке голову, папочка проиграется в пух, и раскается в грехах молодости. А в довершение всего блудный папаша, как в романах пишут, – заключит в объятия обретенное чадо и облобызает со слезами. Чудно, господа, чудные шуточки! А ну как чары не подействуют и папочка всех обдерет?

Тут взяло за живое меня.

– Смейся, сынок, смейся! Я не первой руки колдунья, но в чарах понимаю лучше тебя. Если я боялась сеньора Лопеса драной спиной, то он – спроси у тестя, если хочешь знать, каким местом он меня боялся!

Все были готовы покатиться с хохота от этой перепалки, но тут Федерико Суарес грохнул что было силы кулаком по хлипкому ломберному столику:

– Ну-ка, баста! Вы что, не поняли, что между смехом сложили готовый план действий?

Энрике, сынок, ты можешь потешаться над нами, потому что ты прав. Все будет, как ты сказал. Мы его в пух разделаем, и иначе не может быть. К делу, господа!

Сесилия, кто самая лучшая и дорогая портниха в этом городишке? …Подготовка длилась несколько недель.

Заправлял всем дон Федерико. Он за это время раза два ездил в Гавану, устраивая дела, утрясая то, что касалось открытия в кубинской столице отделения английской компании, – кто ж лучше него знал, кому и сколько дать! – попутно выясняя, чем занят кузен и каковы его дела. Каждый раз он прихватывал с собой кого-то из англичан, и их уже заприметили в карточных клубах.

Я уже не говорю о том, что творилось, когда они собирались в доме – потому что, конечно же, отец миссис Вальдес поселился в доме дочери. Мужчины только и делали, что расписывали пульки, робберы и что там было еще. Они упражнялись, набивали руку, разрабатывали тактику, стратегию и сигналы, незаметные и непонятные для чужих. Они в конце концов так спелись, что могли бы пойти в профессиональные шулера.

У нас с Сесилией были свои занятия.

Капитан спросил про портниху не просто так. И портниха, и ювелир, и сапожник, и парикмахер, и особая француженка "для манер" крутились в доме исключительно вокруг моей особы. Я сначала не слишком-то была уверена во всей затее. Мало ли что было двадцать лет назад! Мне шел тридцать восьмой, уже даже не мать семейства, а вовсе бабушка, и рассчитывать на то, что мужчина, пусть даже голову терявший из-за меня, снова потянется за моей юбкой как на веревочке? Я не особо доверяла комплиментам окружавших меня мужчин. Энрике тоже покачивал головой, наблюдая за тем, какую лихорадочную деятельность развил его тесть; но именно Энрике, увидев меня в разгар приготовлений в комнате своей жены, сказал задумчиво:

– Ма, похоже, дело выгорит. В конце-то концов, мы не теряем ничего, если попробуем, верно? Ты его зацепишь, как акулу на приманку, вот поглядишь.

Это меня ободрило. Какая мать не воспрянет духом, когда взрослый сын говорит такие вещи? После этого я стала больше брать в расчет и замечания остальных.

Капитан был взыскателен и придирчив. Он потребовал от сапожника, чтобы тот сделал мне туфли с каблуками в три и четыре дюйма:

– Кто сказал, что шесть с половиной футов – плохой рост для женщины? Рост, достойный королевы, рост, подчеркивающий осанку, разворот плеч, посадку головы!

Сапожник был разбогатевший мулат из отпущенников. Мастер был отличный – он чуть не дюжину туфель сделал мне тогда, на все манеры, и даже самые высокие из каблуков были устойчивы и не подвихивались при ходьбе.

Ювелир был старый еврей в несуразной маленькой шапочке, которая непонятно как держалась на лысой макушке. Он пересмотрел через увеличительное стекло содержимое моей шкатулки, цокал языком, и выговаривал за то, что ценнейшие вещи хранятся без футляров. Поправил погнувшиеся фермуары, заполировал царапины на золоте, подогнал кольца под мою руку и дал несколько хороших советов относительно того, что именно будет мне к лицу и особенно к коже.