Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Не слишком развеселило это лестное предложение.

– Сеньор Лопес хотел того же самого.

– Фернандо дурак. Он хотел получить признательность силой. Отчасти я его понимаю – сам от тебя без ума. Но если я начну обращаться с тобою, как он – ты в силах и со мною поступить так же, как с ним.

– Сеньор слишком высокого мнения о моих способностях.

– Не будь чересчур скромна. Я ведь не скромничаю. Я знаю, что стою того, что прошу. Разве нет? Сандра, ну почему ты на меня так смотришь? Под твоим взглядом я чувствую себя провинившимся школяром. Скажи мне что-нибудь, моя…

Его лицо расплывалось в цветном тумане – желтом, красном, коричневом. Я с трудом держалась прямо в продолжение разговора и в конце его просто потеряла сознание.

Очнулась в комнате, пропахшей насквозь камфарой. На высоком табурете сидит молоденькая мулатка и обмахивает меня большим веером. А в кресле у изголовья полулежит небритый, в домашнем наряде дон Федерико.

– Хвала всевышнему, ты очнулась! – вздохнул он. – О, мадонна, как ты напугала нас всех! И я хорош, пытался с тобою говорить о всяких глупостях… нет-нет, лежи. Ты, наверно, ужасно голодна? Сейчас тебя покормят. Евлалия! Ты где?

Подожди, я сейчас приду.

И, едва он вышел, девчонка-опахальщица заговорщическим шепотом сообщила, что "вот так и сидит со вчерашнего дня, а давеча, как ты упала, как шальной, сам поехал за доктором.

А потом сел тут и с места не тронулся, и не прикорнул даже ни вот столечко".

Я зарубила это на носу, хотя и не подала вида; по правде, была еще слаба.

Подкрепившись, я продремала весь этот день и проспала всю следующую ночь, и на следующее утро проснулась вполне бодрой.

Разбудил меня запах нагретой ткани и шуршание у изголовья. Открыв глаза, уперлась взглядом в каскады цветного переливающегося шифона: на бледно-розовом фоне алые, синие, лиловые цветы. Это было платье на подставке. С другой стороны, на такой же подставке, растопырились накрахмаленные батистовые нижние юбки и остальное белье. В качестве знатока я могла определить, во сколько предположительно обошлось все это великолепие; но более всего меня изумило явление двух пожилых белых женщин в одинаковых простых, опрятных платьях, занятых подготовкой роскошного туалета. Вот одна из них, заметив, что я на нее смотрю, склонилась в реверансе:

– С вашего позволения, мадам, не угодно ли уже встать?

Я протерла глаза: нет, не сплю.

– Скажите, у меня что, не прошла лихорадка? Или господь бог поменял местами черных и белых?

– Нет, мадам, – отвечала, чопорно поджав губы, одна из старушек, – здесь вместо господа бога дон Федерико Суарес. Он приказал служить вам со всем возможным почтением.

– Ну нет, – отвечала я, – это же поношение белой расы, нарушение всех основ.

Я попрошу сеньора, чтобы больше он вас такому унижению не подвергал.

Старушки растерянно переглянулись, и одна из них снова отвечала, но уже без всякой чопорности, в том духе, что уж лучше прислуживать обходительной и вежливой, пусть и темнокожей даме, чем терять возможность заработать по два песо в день… Снова я подивилась щедрости сеньора, ибо каждая из старушек получала в день втрое больше, чем батрак во время сафры или портовый грузчик. Недурная плата за поношение расы.

Мне приготовили ванну, вымыли, расчесали и уложили волосы, одели во все с иголочки, подали завтрак, повели осматривать дом. Я нелепо чувствовала себя, когда старушки забегали вперед открывать двери и называли "Мадам", но скоро перестала обращать на них внимание.

Просторный двухэтажный особняк дон Федерико строил, не считаясь с затратами, широко и удобно. К зданию с круговыми галереями по обоим этажам примыкали нарядные, тоже двухэтажные постройки. В них на первом этаже размещались всякие хозяйственные службы, а наверху были белошвейные мастерские и жилища невольниц, в них работавших, как на подбор, молодых, красивых и веселых. Судя по этому, а также еще по некоторым намекам, я заключила (это не составило труда), что под видом мастерских дон Федерико содержал под боком нечто вроде восточного гарема.

Была, однако, в доме и библиотека – на испанском и английским, а также немецком, французском, итальянским. Раньше у меня никогда не находилось времени для чтения, но тут от безделья взяла томик Вальтера Скотта, залезла с ногами на турецкий диван и даже на какой-то миг почувствовала себя барыней.

Впрочем, я не столько читала, сколько думала о своей замысловатом положении. Что ответить бравому лейтенанту, когда он вернется со службы?

Пусть меня простят все гордые недотроги из романов, но я решила уступить.

Благородные дамы из книжек никогда не были рабынями и не знали, что это значит.

Стоило подумать, что я могу никогда не увидеть Факундо и маленького Энрике, как у меня в голове мутилось, и все остальное по сравнению с этим казалось и не важным, и не страшным.

А лейтенант? Он вел себя как сильный человек. У меня были основания полагать, что он держит свое слово. Но при всем этом он оставался небескорыстным и порочным, сластолюбивым до гурманства, а я, хотя бы формально, его собственностью. Стоило ли дразнить гусей? С этим человеком следовало быть осторожным.

Много лет спустя, нажив от дона Федерико немалые неприятности, я спрашивала себя: может, и уступала зря? Залезать в его постель мне не хотелось ни тогда, ни после, как бы ни поворачивались обстоятельства и какой бы ни заходил разговор. И пришла к выводу, что не зря. Справиться с ним я тогда не могла и получила бы неприятности куда раньше и куда сильнее. Он всегда был из тех, кого сопротивление раззадоривает.

Ну, значит – в бой!

Сеньор Суарес приехал поздно, сердитый и – судя по голосу, каким распекал прислугу в воротах – усталым. Я показалась в окне – во всеоружии. В середине дня принесли новое платье, и старушки меня переодели в нечто бледно-голубое, ниспадавшее складками и открывающее шею, плечи и руки. Оно напоминало одеяния гречанок из учебника по древней истории. Повязку, знак колдовского отличия, я сняла. Шестнадцать кос были уложены в корону и украшены цветами. Ах, что говорить: мне шел девятнадцатый год, и стоит ли добавлять что-то к этому?

Дон Федерико на мое приветствие поднял глаза – и обомлел. Он не смог ничего ответить. Он шел по лестнице, не чуя под собой ног. Могу поручиться, что он очнулся только в ванной, после того как лакей вылил ему на голову ведро холодной воды.

Евлалия пришла звать меня к ужину. В этот раз она была подчеркнуто любезна и ступала осторожно, как по льду. Мой незамысловатый фокус всегда производил впечатление. Сейчас гипнотизеры в цирке показывают еще и не такое (попади я на работу в цирк, пошла бы, наверно, далеко), но тогда… Это было так давно!