Кристофер Бакли - Суматоха в Белом Доме

Ночь на четвертое ноября не была особенно тревожной, как это обычно случается во время выборов. Большим количеством голосов нас поддержали Виргинские острова – президент отдал им много сил, да и в Массачусетсе мы потеряли всего 400 000 голосов. (Кстати, Джеральд Форд с той же разницей в голосах отдал штат Джимми Картеру.) И, естественно, мы были на седьмом небе от счастья, когда выиграли в Айдахо. Всегда приятно, когда тебя поддерживает родной штат.

Атмосферу в штабе Такера в «Бойсе-Шератон» пресса называла похоронной, но мне это кажется очень большим преувеличением. Конечно же, люди вымотались – а кто бы не устал после такой жесткой кампании? – и, естественно, не радовались в основном проигрышным результатам. Однако, оглядывая зал, я чувствовал в воздухе и напряжение, и оптимизм и повторял репортерам: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Они отвечали, что я не желаю смотреть правде в глаза, но мне хотелось поддержать моральный дух нашей команды.

Петросян, Фили и Сиг Беллер в углу президентского номера сочиняли прощальную речь.

– Нет, – вдруг заявил Сиг. – Нет, нет, нет. Он же не Уолтер Кронкайт. Надо закончить: благослови вас Господь.

– Он ненавидит эту фразу: благослови вас Господь, – возразил Фили. – Надо закончить тем, что мечта не умирает, а летит дальше, хлопая крыльями на ветру.

– Хлопая? – переспросил Петросян. – Почему она «хлопает»?

– Ну, машет. Какая разница. Ждать нам все равно нечего, так что можем обойтись без Бога.

Я вмешался и сказал, что не стоит так говорить о Боге.

– Заткнитесь, Герб, – попросил Фили.

– Давайте это выкинем, – сказал Беллер. – Вот это: «Часто то доброе, что совершает человек, забывается, едва он уходит». Дурно пахнет. Я бы выкинул.

– И я тоже.

– Выкинули.

Петросян сказал, что эту фразу вписал сам президент.

– Все равно.

– Может быть, он скажет пару слов о Виргинских островах, – предложил я.

– Мы не можем назвать всех, кто голосует за него.

– Почему нет? – спросил Сиг. – Уложимся в один параграф.

– Эй-Би-Си хочет знать, почему мы до сих пор не признали свое поражение. Говорят, люди Буша называют нас наглецами из-за того, что мы не сдаемся.

– Скажите им, что мы в ванне. У нас камни идут из почек.

Незадолго до восьми часов мы уже были готовы признать свое поражение. И тут забарабанили в дверь. Когда дверь распахнулась, на пороге мы увидели первую леди.

Лично я был в восторге. А вот другие, в частности Бэмфорд Ллеланд IV, не простили ей то, что она приняла предложение мистера Вейнберга и решила сниматься в кино.

Семейное положение президента во время предвыборной кампании – вернее, отсутствие такового положения – было на все лады обругано в полудюжине мемуаров, написанных сотрудниками Белого дома, так что у меня нет желания говорить об этом.

И вот миссис Такер стояла перед нами в черных кожаных брюках и накидке из рыжей лисы. Она прилетела, чтобы быть рядом с мужем в час его поражения. Я всегда говорил, миссис Такер – женщина с характером.

Если у кого-то из высокопоставленных чиновников и были сомнения насчет взаимной любви президента и первой леди, от них не осталось и следа, когда она вошла в комнату и обняла мужа. Честно говоря, у меня мелькнула мысль, не упадут ли они на пол в порыве страсти, настолько им обоим было наплевать на окружающих. Пришлось попросить всех выйти из президентского номера, чтобы мистер и миссис Такер могли несколько минут побыть наедине, прежде чем они спустятся вниз и на них наведут телекамеры.

Десять минут спустя они все еще оставались в президентском номере. К этому времени Сиг и остальные потеряли всякое терпение. Они говорили, что мы должны признать поражение, иначе будем выглядеть чудовищно перед всем миром. Я отправился наверх и постучал в дверь. Потом постучал еще раз. И еще раз. В конце концов я позволил себе повернуть ключ в замке, но когда сделал это, то обнаружил, что на дверь накинута цепочка.

Лишь через сорок пять минут президент и первая леди вышли к репортерам. Должен сказать, что президент выглядел куда более свежим, чем в последние несколько месяцев, а первая леди лучилась счастьем и была прекрасна, если не считать выбившейся из прически пряди волос.

Господин президент обещал Джорджу Бушу самый лучший переходный период в истории всех переходных периодов. И поручил мне передачу дел. Он также совершил нечто совершенно из ряда вон выходящее, публично уволив Бэмфорда Ллеланда IV сразу после выборов. С моей стороны было бы нечестно утверждать, что я сожалел о его увольнении. Судя по мстительному тону мемуаров, Ллеланд счел поступок президента оскорбительным для себя. Не могу сказать, что виню его за это.

Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю последние дни пребывания в Белом доме после четырех лет напряженной работы, чаще всего на память приходит короткая церемония, которая до сих пор оставалась тайной для всех.

Через два дня после последнего Рождества в Белом доме умер Теодор. Первый хомяк Америки стал жертвой болезни, так называемого «мокрого хвоста», насколько я понимаю, не замеченной кем-то из нижних чинов. Всю ночь Хлопушка не отходил от хомяка. Утром первая леди пришла в комнату сына и обнаружила, что он не ложился спать. Хлопушка стоял навытяжку, а на полу, покрытый маленьким американским флагом, лежал Теодор.

Хлопушка был поражен в самое сердце, когда позднее мать предложила ему спустить Теодора в унитаз. Он попросил меня организовать настоящие похороны.

Морозным декабрьским утром из Форт-Мейер явился военный почетный караул в составе семи человек. За особые заслуги перед страной в период пребывания мистера Такера на посту президента Теодор отправился в последний путь в сопровождении салюта из девятнадцати выстрелов. Сам президент произнес прощальную речь.

Надо признать, это была его лучшая речь, – как сказал бы Чарли, не речь, а поэма. Говорят, памятная доска все еще там, под американским вязом, посаженным Джоном Квинси Адамсом.

Что до меня, то я всегда хотел возвратиться в Бойсе, но этому не суждено было сбыться.

Старый Скрюэм скончался в декабре, и фирма перешла к fils [24] Сыну (фр.) Скрюэма, который принадлежал к совершенно другому поколению и, пожалуй, слишком много внимания уделял моим деньгам. Ну, а когда выяснилось, что меня на фирме не ждут, мы с Джоан откровенно обсудили создавшееся положение. Наши дети успели обзавестись друзьями в школе – пусть даже на наш родительский взгляд и не лучшими, – да и у Джоан появились близкие подруги в нашем приходе. И мы решили остаться в Вашингтоне.

Довольно много фирм старались заполучить меня, предлагая высокое жалованье и всякие привилегии. Но поработав в Белом доме, становишься, наверное, чересчур разборчивым или blase, [25] Пресыщенный (фр.) как говорят французы. Немного оглядевшись, я принял предложение Национальной ассоциации работников железных дорог на неполный рабочий день. У нас были деньги, и я пригласил Джоан совершить двухнедельный круиз по Карибскому морю. Она от души наслаждалась поездкой, хотя один раз и перегрелась на солнце. Джоан всегда была очень чувствительна к солнечным лучам. Для нее, в конце концов, я и написал эту книгу. После всего, что бедняжке пришлось пережить, я не мог сказать ей, чтобы она не обращала внимания на лживые тома, становившиеся бестселлерами, и болтовню знакомых. Тем же, кто еще только собирается писать о годах президентства мистера Такера, я хочу сказать: пишите о Герберте Вадлоу так, как вам позволяет ваша совесть. Я часто вспоминаю слова моего отца: никому, Герберт, не дано знать тебя лучше, чем Господу Богу и твоему портному.