Светлана Борминская - Куплю свадебное платье

Слезы отчаяния брызнули из глаз и высохли… На экране стояла полная, с круглым гладким лицом и такими умными большими глазами, в которых помещалось… по галактике, ну, или по звездной системе, это точно, не меньше…

В общем, стояла женщина.

Она с достоинством взяла тяжелый букет, чек и вздохнула — было видно — счастливо:

— Я прошу прощения за то, что сегодня я, а не сто три более талантливых русских писателя получили эту премию. — Женщина поклонилась в пол, очень легко для своего богатого торса выпрямилась и продолжила: — Я говорю искренне, поверьте и простите… Ведь любая премия — это всего лишь рулетка судьбы, которая сегодня почему-то оказалась благосклонна ко мне!

— Чтоб ты сдохла! Лицемерка чертова! Не могу-у-у!.. — взвыла Альбина. — Слышать не могу-у-у! — и бросилась из квартиры.

В овальном зале отеля «Славянский круассан» продолжали чествовать и поздравлять романистку Достоевскую за ее смешной роман «Жись!».

Вручение премии Яроцкого подходило к концу.

Кто бы мог подумать, что вдова человека, состояние которого превышало сто миллионов долларов, сидит на бобах, и по завещанию ей достались только акции прогоревшего завода садово-огородного инвентаря в поселке Красная Новь Тульской области. Тысяча акций, которые не стоили даже бумаги, на которой были напечатаны.

Все деньги, недвижимость, ценные бумаги, счета в восьми банках и проч., и проч. магната и владельца «Туруханских алмазных россыпей» отошли двум фондам и совету директоров, главой которого был старший сын Натана Яроцкого. Альбина осталась при своих интересах и вынуждена была вернуться в квартиру дряхлой «сталинки», в которую шесть лет назад Натан привел прекрасную молодую жену.

Одежда, немного драгоценностей, подержанный «Мустанг» — вот и все воспоминания о шестилетнем замужестве…

По иронии судьбы писательница Достоевская проживала в этом же доме и в этом же подъезде, только на шестом этаже, в квартире 53. Она была вынуждена поменять московскую квартиру, когда ее муж вдруг ошалел и женился на молоденькой дурочке из соседней парикмахерской. Спелая дурочка сперва гордо ходила с животом мимо старинного доходного дома, в котором Достоевские проживали очень давно и жили бы до сих пор, но… Дети выросли и очень хорошо устроились за пределами отечества, работали там и строили свои семьи, а вот муж, как седой козел, бегал по кочкам и ухабам старого московского двора с коляской, в которой пищал его третий, недавно родившийся сынок, тогда как Татьяна Достоевская печально глядела сквозь пушистый кремовый тюль на солнце, если был день, или на звезды, если на землю в этот час ступала ночь в мягких яловых сапогах.

Муж заходил уже без коляски к бывшей жене, прижимал ее к груди, прижимался сам и тихо басил:

— Таня! Прости сумасшедшего, ну, Таня, прости, люблю тебя и ее люблюу-у-у-у…

Чем наводил на Татьяну такую унылую истому, что ровно три года назад она решилась и на какой-то безумный гонорар купила огромную «двушку» в старой «сталинке». И, собственноручно побелив высокие потолки и наклеив ситцевые обои в ландышах, в еще пустой квартире начала писать свой самый лучший роман «Жись!» (или «Брысь»?).

— Брысь! Брысь! Брысь!

И просто расцвела в свои пятьдесят лет, как большая садовая роза «Эль-Негра».

И в тот момент, когда Альбина кидалась подушкой в «Панасоник», а Лабрадор Нельсон, кося одним глазом на своего Слепого Поводыря, набирал на компьютере текст этого романа, стараясь не стучать когтями по клавиатуре, великолепная Татьяна лежала после банкета по случаю вручения лит. премии в объятиях одного молодого редактора, и тот, ухитряясь не колоть Таню своими усами, шептал ей в ушко:

— Я ваш навеки!.. Пишите, Таня, пишите!

Фотография на стене глядела на них грустными, все понимающими глазами Лили Марлен.

В общем, жизнь, бабье счастье и неувядающая красота — три эти легкомысленные феи — вдруг улыбнулись Достоевской так широко, что она, будучи женщиной умной и не только, вдруг начала искать мягкой тяжелой ручкой что-нибудь эдакое деревянное, чтобы постучать по нему на предмет «как бы не сглазить», и, не найдя в обозримой близости ни одной мало-мальски стоящей деревяшки, постучала редактору по лбу, чем обрадовала того несказанно!

«Бьет — значит, любит! Какая страстная женщина!» — закрыл от наслаждения глаза очень большой редактор и…

Лабрадор вздохнул, посмотрел на своего спящего на теплом диване поводыря, отключил ноутбук и пошел на кухню готовить ужин.

— Пельмешки! П-е-л-ь-м-е-ш-к-и! Пельмешки! — подвывал Лабрадор, зажигая плиту и наливая большой ковшик воды. — Соль! Где соль? — гавкнул он, не найдя соли.

— В магазин сходи, — напомнил псу поводырь сквозь сон и, не проснувшись, снова захрапел.

На землю упала ночь. Нельсон, прикончив на пару с хозяином ковш пельменей, вышел на балкон. С третьего этажа «сталинки» обзор был достаточно обширен. Только что включили два прожектора, и лучи внахлест освещали все подступы к трем огромным старым домам, полное отсутствие людей на тротуаре и во дворе. Шелестели деревья, белая луна неподвижно таращилась на Нельсона. Лабрадор не любил луны. Ему хотелось повыть на нее, но, опасаясь трепки ушей на сон грядущий, умный пес заглушил в себе вечную тоску собак к пению.

— Я дико доволен, что на свете, кроме меня, есть еще один одаренный писатель! — гулко, как из колодца, раздались снизу слова.

Пес вытаращил глаза, отпрянул, потом все-таки глянул вниз, просунув морду сквозь решетку балкона.

С тротуара его разглядывал черный как уголь человек. Пес обнажил клыки и зарычал! И рычал, пока не узнал. Это был Бомж.

Пес и человек обменялись понимающими взглядами разумных страдальцев, и Лабрадор, раздумав спать, поплелся к компьютеру, на котором высвечивался чат «Косточка и собачка», а Бомж похромал к трансформаторной будке, в которой текла его жизнь в летнее время года.

«Местная достопримечательность. Пусть сам про себя рассказывает…»

— Девчонки! Де-воч-ки! Я здесь!!! — обычно, помыв себя в реке, кричал бомж Илья Леонидович всем особам не мужского полу, мирно гуляющим вдоль поймы.

— Ну и где же ты?! — откликнулась как-то прохожая мимо старушка с повадками ведьмы. — Не виии-жууу! Где?!

Бомж Илья Леонидович лег в камыш и стал ждать, что будет дальше.

— И нет никого?! Чего звал-то-о-о? — бормотала про себя эта охочая до приключений старая мегера.

— А что? Вот захочу и найду себе Дарь Иванну, — просушивая выстиранные джинсы и теплый пиджак, грозно помечтал Илья Леонидович и начал дремать.

Бомж жил здесь в детстве, а квартиру потерял в Москве. Детствоааааа…