Альва Бесси - И снова Испания

Все газеты тогда сообщали: продажа пистолетов и винтовок частным лицам достигла астрономических размеров; по всей стране готовятся отряды для «борьбы с нарушениями общественного порядка»; любой крупный американский город битком набит оружием, танками и ядовитыми газами, чтобы «обуздать» «долгое жаркое лето», которое — это знали все — неминуемо наступит, потому что предотвратить его власти не могут. (Почему же не могут? Вот что сообщало Ассошиэйтед Пресс 7 апреля: «Джонсон едва ли одобрит грандиозную и дорогостоящую программу по переустройству гетто, выдвинутую пять недель назад его комиссией по гражданским беспорядкам. Еще раньше он говорил, что в разгар войны и при бюджетном дефиците в двадцать миллиардов долларов конгресс не утвердит таких обширных ассигнований».)

Вплоть до этой трагической и кровопролитной недели ненависть к нашей стране и ее «деяниям» во всем мире лишь подстрекала апологетов военно-промышленного комплекса, упрямо заявлявших, что они «доведут начатое до конца», что им не пристало «бежать, поджав хвост», что они «припрут этих недоносков к стенке» и «не отступят», пока не сотрут с лица земли все население Индокитая или любой другой страны, которая осмелится сопротивляться их глобальной «благожелательности».

Не знаю, символ это или предзнаменование, но в канун похорон преподобного Мартина Лютера Кинга в десятках американских городов вспыхнули вооруженные восстания; более, сорока человек было убито, две тысячи ранено, почти двадцать девять тысяч арестовано (подавляющее большинство, конечно, черные), и в столицу Соединенных Штатов ввели вдвое больше войск, чем находилось в осажденном американском бастионе Ке Сан в Южном Вьетнаме.

Когда нам сказали, что «Пан-Америкэн» для съемок так и не предоставят, группа впала в уныние.

В мой последний день в Барселоне я не работал, а, получив полагавшиеся мне гроши (Камино поговорил с Лазаро), наблюдал за съемками эпизода в баре Мануэля, где доктор Фостер не был с 1938 года.

В четыре часа дня объявили перерыв, и меня пригласили на прощальный обед. В небольшом кафе собралась уйма народу. Это был на редкость странный прощальный обед: никто, кроме Хаиме и Мартиты, не обращал на отъезжающего ни малейшего внимания.

Звезд не было, но пришли молодая актриса, игравшая блаженную, и ее муж Маркитос; помощница режиссера, голландка, которая вела себя более «по-испански», чем испанцы; исполнитель роли Мануэля-младшего и его похожая на цыганку жена; оператор Луис Куадрадо с женой; Пипо-Типо и еще какие-то люди, которых я видел впервые в жизни.

Мы ели, пили, шла обычная болтовня. Я не понимал и одной десятой из того, что они говорили, — во-первых, после высоты 666 я малость глуховат, а во-вторых, никто и не пытался помочь мне и говорить медленнее. Да и с какой стати они должны были мне помогать?

Я задумался о «предзнаменованиях». Одно из них явилось на второй вечер нашего пребывания в Барселоне — на горизонте собственной персоной возник мистер Роберт Тейлор. В последнюю неделю, когда я жил здесь один, а Сильвиан была в Касабланке, в международном издании «Геральд трибюн» мелькнуло другое «предзнаменование»: на съемках фильма «Угонщики» дублер, не справившись с автомобилем, убил семилетнего мальчика и ранил двух других детей. Главную роль в этом фильме играл Ли Дж. Кобб.

Итак, Ли Дж. Кобб — еще один «сочувствующий» свидетель, но в отличие от Тейлора (до которого мне никогда не было дела, даже как до актера) Кобб долгие годы оставался одним из моих ближайших друзей, пока он не решил для себя: хочешь работать в кинематографе — из всех добродетелей выбирай беспринципность.

Между двумя «сочувствующими» свидетелями — полноправными кинобогами — затесался несочувствующий свидетель, который и спустя двадцать лет все еще не мог появиться под своим собственным именем — ни как сценарист, ни как «актер».

И что же из этого следует? Да ничего. Простое совпадение, даже два. А вот и третье: свою первую роль с текстом Марк Стивене много лет назад сыграл в фильме, сценаристом которого был я. Еще: по крайней мере два человека в Испании читали мой роман в бургосской тюрьме. Вот уже пять совпадений. Это не все: основной эпизод фильма снимался в Корбере — к фронту мы шли через этот город, а потом, пять часов спустя, налетели самолеты и превратили его в руины. Далее: фразы, которые я произнес, пролетая над Пиренеями в Барселону, уже были написаны в сценарии; один из совладельцев компании, снимавшей картину, тоже сражался в Корбере, только за другую сторону. Наконец: Камино мог повстречать в Америке уйму сценаристов и пригласить любого из них на съемки фильма об американце, сражавшемся в Испании и вернувшемся туда по прошествии тридцати лет, но он встретил именно того американского сценариста, который и вправду сражался в Испании. Камино привез его в Испанию через двадцать девять лет и одиннадцать месяцев, причем до встречи с ним он не имел понятия о его биографии.

Сколько нужно совпадений, чтобы получилось «предзнаменование»? Предзнаменование обычно определяют так: «Нечто переживаемое или происходящее, якобы предвещающее благоприятные или неблагоприятные события в будущем; предвестие». Так какое меня ждет событие: благоприятное или нет? Или я все просто выдумал? Не верю в предзнаменования, сказал я себе, не похоже, что с черным списком наконец покончено и я вот-вот стану сценаристом и актером международного класса. Предзнаменований нет — есть лишь совпадения, случайности. И разве не случайность то, что Аарон похоронен, наверное, в сотне километров от Барселоны, а я не могу найти его могилу.

Я смотрел на серранские окорока, свисающие с потолка кафе, как вдруг Хаиме спросил меня:

— Что вы разглядываете?

Я показал.

— Сильвиан помешана на них.

— Мы подарим вам один, — сказал он, — и вы повезете его домой.

— Prohibido{ [68] Запрещено (исп.). }, — сказал я. — Это ввозу не подлежит.

— Почему?

— Откуда я знаю? — ответил я. — Факт есть факт. Как и то, что вы можете поехать на Кубу, а я нет.

— В будущем году мы, наверное, увидимся, — сказал Хаиме. — Мы собираемся поехать на Кубу и в Аргентину, на родину Марты, и в Мексику, и в Голливуд… и к вам.

— Прекрасно.

Он взглянул на меня и сказал:

— Не надо так грустить.

— Я не грущу.

— Грустите, — повторил он. — Вы думаете, что больше никогда не вернетесь в Испанию.

— Не вернусь.

— Почему?

— Много причин. Во-первых, я люблю ее, но и ненавижу. Во-вторых, я здесь как дома и в то же время несчастен. В-третьих, я слишком стар… и у меня нет ни гроша.

— Ну, это уже не просто грусть, это жалость к себе.

— Eso es{ [69] Вот именно (исп.) . }.