Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

И тут Лева резко, внезапно и глубоко задумался. А может, Асланян А. П. неожиданно прав? Может быть, Даша именно этого хочет – не просто отомстить или побороться за Петьку, она хочет заполнить свою пустоту вот этим? Стать известной, давать интервью, смотреть на свои фотографии в газете «Жизнь»? Так ли он хорошо ее изучил? Так ли глубоко он понимает эту женщину? Откуда он знает? Откуда он может понимать? Ведь его все эти месяцы интересовало совсем-совсем другое – свои чувства к ней, свое неустойчивое душевное равновесие? И ее он рассматривал только в одном контексте, только в одной роли – роли человека глубоко подавленного, глубоко зависимого, который нуждается в нем, в его поддержке? А если она убедилась, что эта поддержка – совсем не то, что ей надо? А если она решила резко поменять роль? Она же ведь говорила ему, что хочет кем-то стать.

– Ну так что? – вдумчиво и тихо спросил Александр Петрович и опять включил чайник в розетку.

Этот его почти рефлекторный, спокойный, домашний жест вдруг успокоил Леву.

– Александр Петрович, женская душа – потемки. То есть любая душа, а тем более женская, – сказал он. – Но я все-таки думаю, что дело в другом. Дело в Стокмане. Вы меня извините за наглость, но я пришел проверить свою догадку: в прокуратуре на него зуб. И Даша, и вся эта история с ребенком – только повод, чтобы прицепиться. Я к вам пришел как к другу Марины. Поэтому выкладываю все, что у меня в голове вертится. Вы уж простите. Мы, психологи, всегда хотим докопаться до главного мотива.

– Я только не понимаю, почему вас так это удивляет, – вдруг спокойно сказал прокуратор. – Наша организация… – и он внезапно оглянулся на дверь. Этот жест настолько поразил Леву, что он долго не мог прийти в себя, отстал от слов, от хода мысли Асланяна А. П., и лишь усилием воли восстановил логику разговора. – Наша организация сейчас занимается не только конкретными преступлениями. Наша организация занимается сейчас всей жизнью общества. В том числе и духовной ее стороной. И воспитанием детей. И семейной жизнью. И нравственностью. И искусством. И вообще всем на свете. Такова генеральная линия. Или вы газет не читаете?

– Я газеты читаю… иногда, – сказал Лева. – Просто мне кажется, случай-то уж больно частный. Так сказать. Ну даже мелкий…

– А вот тут вы ошибаетесь, – в первый раз улыбнулся прокуратор. – Ошибочка вышла, господин психолог. Человек-то крупный. Очень крупный. Пишет открытые письма. Выступает по телевизору. Да? То есть как мы смотрим на это дело: человек берет на себя очень большую ответственность. Духовную, нравственную ответственность. Никто же, так сказать, не против свободы слова. Если все в рамках закона, то, пожалуйста, – надо спорить, надо высказываться. Зажимать свободу слова – это уж, простите меня, последнее дело. Правильно я говорю?

… Лева потрясенно кивнул.

– Ну вот, я очень рад, что и вы стоите на тех же демократических позициях. Белый дом защищали? Я имею в виду, в 91-м?

– Нет, – сказал Лева и покраснел.

– А почему? Не верили в победу демократических сил?

– Да нет, почему же… – Лева совсем поплыл, не понимая, в какую сторону тащит его этот упрямый прокуратор. – То есть не верил, конечно, но в душе надеялся. На победу демократических сил. Страшно было за семью, дети маленькие. Все такое…

– А… Ну это другое дело, – милостиво улыбнулся прокуратор. – Главное, что вы душой, так сказать, были с нами. Конечно, потом вся эта победа обернулась совсем не так, как это виделось тогда, но… ладно. Не будем об этом. Так вот, я к чему веду-то, Лев Симонович, что человек он крупный, значит, все, что с ним происходит в жизни, – это крупно. Очень крупно. Понимаете?

– Пытаюсь, – покорно сказал Лева.

– Да-да, вы пытайтесь, пытайтесь, не теряйте логику беседы, – вдруг внимательно взглянул на него прокуратор. – А то знаете, многие приходят к нам, вот так же, как вы, просто поговорить, пообщаться. И начинается какая-то невменяемость. Неправильно это. Так вот – мы рассуждаем как: человек выступает по телевизору, пишет открытые письма, то есть он… ну как вам сказать… некий эталон, нравственный эталон для других, он берет на себя высокую миссию. И вдруг выясняются такие вещи. Что он развратник. Или голубой. Или вор. Мы не можем этого допустить. Это неправильно. Человек, который берет на себя смелость вести такого рода общественный диалог, должен быть абсолютно чист. Понимаете? Иначе сам этот диалог ничего не стоит. Я ясно излагаю?

– Ну… в общем, да. Я просто не очень улавливаю, почему прокуратура. Есть общественное мнение, пресса.

– Да в том-то и дело, что нет! – побагровел Асланян. – Пресса – это помойка для сливов. На него сольют, потом он сольет. За деньги все у нас можно! Нужен орган независимый, чистый. Но главное – независимый!

Помолчали.

Лева уже нахлебался чаю до такой степени, что текло и по спине, и под мышками, и по лбу. Некоторый физический дискомфорт, назовем это так, подталкивал его выходить на финишную прямую.

«Какой-то бред», – тоскливо подумал он и тоже посмотрел в окно, как давеча прокуратор.

– Значит, дело обязательно дойдет до суда? – тихо спросил он.

– Да нет, конечно! Почему «обязательно»? Есть комиссия по опеке, районная, городская, есть инспекция, одна, другая… Есть профилактические меры. Домой к нему придут, посмотрят, как живет мальчик. К психологу отправят, наверное. Это уже по вашей части. Нормальная административная система. Ну потаскают вашего друга слегка, что такого?

– То есть займутся его воспитанием? – уточнил Лева. – Или перевоспитанием?

Прокуратор вдруг перегнулся через чайный столик и тихо сказал:

– Чем надо, тем и займутся. А теперь слушайте внимательно. Как на вашем приеме. Или что у вас там… Вы пришли ко мне как к другу. Это правильно. Я друг Марины. И вы друг Марины. Но я бы, конечно, из-за этого не стал с вами встречаться, объяснил все по телефону. Тут дело в другом – вы правильно уловили суть вопроса. Это не тот случай, чтобы его раздувать до такой степени. Не нужно всех этих статей. Всего этого грязного белья. Никому не нужно. Нам тоже. Понимаете?

– Нет, – честно сказал Лева.

Внезапно ему открылась вся восточная мудрость (иногда ее неправильно называют хитростью) этого великого и властного человека. Мудрость эта была столь велика, а дипломатический тон разговора столь искусен, что Лева даже устыдился, что отнял время и силы у великого прокуратора.

Но тут же вспомнил, зачем он сюда пришел, и весь превратился в слух.

– Понимаете, Лева, – сказал Асланян А. П., – есть разные проступки и разные преступления. И мера ответственности за них разная. Если, например, человека вызывают на заседание суда, то его, в принципе, могут найти, где бы он ни был. Имеют такое право. Поэтому люди порой ложатся в больницы, достают справки от врача. Но это не тот случай. Совсем не тот. Тут в больницу ложиться не надо. Вашего друга могут вызвать, для начала, я уже сказал – в районную комиссию по опеке. Ну, ничего тут страшного нет. Но чтобы не допускать огласки, всех этих нежелательных для мальчика последствий, о которых мы с вами говорили, лучше взять и уехать. Вместе с мальчиком. Недели на две. Они опять пришлют приглашение, он опять уедет. Глядишь, уже девушка устанет. Перегорит. Да и он уже не будет так напрягаться. И у нас о нем слегка забудут. Все-таки, извините, это не Ходорковский. Немножко другой масштаб у всей этой мышиной возни.