Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина

– Что он туда пишет, а? – спрашивала порой Нина, глядя из окна комнаты для занятий, где они иногда сидели вдвоем, перебирая пластинки.

– Да не знаю… Какие-нибудь свои мысли, – легкомысленно отвечал Лева.

– А говорят, не мысли… Говорят, он за нами все записывает, а потом Б. 3. доносит. На каждого.

– Что, например?

– А вот то, например. Кто с кем гуляет, кто с кем уединяется, кто с кем целуется… Вот про нас, например.

– Ерунда, – уверенно говорил Лева. – Зачем ему это надо? А про нас и так все знают. Тоже мне тайна.

– Это тебе так кажется, – жестко говорила Нина. – А может, он не Б. 3. докладывает, а кому-то другому? Повыше… А потом Б. 3. возьмут и уволят. Вот из-за таких, как ты. Которые правила нарушают.

Постепенно разговоры о таинственной тетради Владимира Андреича становились все горячее и приобретали в жизни отделения все большее значение. Ходили слухи, что ребята из предыдущего потока, ну, те, которые выписались после сеанса, вызвали однажды воспитателя на откровенный разговор и немного набили морду.

– И что, их не выгнали? – с восхищением спрашивала Нина у Курдюкова, который был основным возбудителем слухов.

– Конечно, нет. Что ж он, дурак? Его после этого самого сразу уволят, за то, что не справился с дисциплиной.

Курдюков постоянно намекал на то, что опыт этот надо повторить, сверкал глазами и загадочно ухмылялся в ответ на конкретные расспросы – как будет бить и когда, но вся эта история закончилась совершенно по другому сценарию, очень странному и непонятному для Левы и для всех остальных, пожалуй, тоже.

В беседке, пыльной и захламленной бумажками и даже засохшими экскрементами, сделали уборку. Оттуда выгребли все окурки, всю рухлядь и поставили стол для пингпонга. Откуда-то появились ракетки, шарики (их, конечно, всегда не хватало, и порой приходилось играть даже помятыми), началась будничная ежедневная рубка, игра, которая продолжалась с раннего утра до позднего вечера.

Лева играл плохо, записывался в длинную очередь, долго ждал, быстро проигрывал и опять садился на лавочку – ждать очереди, следя за мелькающим в полутьме шариком.

Для девчонок выделяли определенный час, когда беседка, пахнущая гнилым деревом, сыростью, мужским потом, вдруг наполнялась свежим воздухом, громкими криками, болтовней, смехом – но потом все кончалось, и снова начиналось суровое мужское сидение под анекдоты и похабную ржачку, которое Леву немало утомляло.

Чемпионом отделения был, конечно, Курдюков, он сильно гасил, отпускал ядовитые шуточки, психологически подавляя противника, красиво матерился и иногда быстро курил, вызывая зависть и восхищение. Вообще он был красавец, гусар, чемпион, гордился тем, что получает на заводе приличные деньги, вскользь сообщал, что играет за спартаковскую молодежку в футбол, кое-что рассказывал про баб, когда отдыхал (а отдыхал редко, потому что у всех выигрывал). В Леве он вызывал искреннее восхищение, даже обожание, но молчаливое, только однажды Лева попросил у него докурить окурок…

– А ты куришь? – недоверчиво спросил Курдюков.

– Попробовать хочу, – сказал Лева, держа в руках обслюнявленную «Приму». Но он был не брезглив, поэтому просто вытер конец сигареты об штаны и с интересом следил, как тает от огня белая тонкая бумага, набитая желтой скрученной травой.

– Только не затягивайся сильно, – предупредил Курдюков, но Лева уже затянулся, кашлянул, сильно прослезился, и в голове зашумело, поплыло, он лег прямо на теннисный стол и блаженно стал смотреть вверх, на щербатый закопченный потолок.

Прошло несколько дней, как вдруг Курдюков заявил, что надо провести турнир по всем правилам, составил таблицу, всех записал, в том числе и Леву, и тут кто-то сказал, что надо бы пригласить и Владимира Андреича, он, говорят, неплохо играет.

– Кто неплохо играет? Этот упырь? – брезгливо поморщился Курдюков, но все-таки сделал новую графу в таблице.

Когда приглашенный в турнир Владимир Андреич поднялся по ступенькам в беседку, его встретили сдавленным хихиканьем. Он играл, не снимая белого халата, в смешных зеленых носках и аккуратных парусиновых туфлях, которые казались стариковскими.

Но неожиданно выяснилось, что Владимир Андреич играет лучше всех, даже лучше Курдюкова, причем играл он абсолютно молча, спокойно, неторопливо, подавляя всех корректностью и немногословием.

В его резких и неожиданных движениях была такая сдержанная мужская сила, что после первых розыгрышей, когда от неожиданности народ стал ржать, глядя на мечущегося по беседке с ракеткой в руках воспитателя (собственно, в этом и была тайная цель – расколдовать сфинкса, выжать из него какие-то человеческие реакции), воцарилось тягостное молчание.

Быстро проиграв финал турнира, Курдюков немедленно потребовал матч-реванша из пяти партий. Стерпеть такого позора он, конечно, не мог.

Владимир Андреич снял халат и аккуратно положил его на лавочку.

Народ подвинулся от халата подальше (кстати, рядом с халатом воспитатель положил и свой гроссбух, в просторечии именуемый кондуитом), и теперь в беседке стояла мертвая тишина, прерываемая спортивными мужскими стонами, стуканьем шарика и собачьим лаем из больничного сада.

Курдюков быстро проиграл первую, потом и вторую партии со счетом 5-21, 11-21. В конце третьей он начал откровенно жухать.

Это была его последняя надежда: выбить из Андреича, на которого народ смотрел уже с нескрываемым уважением, какие-то слова, какие-то эмоции, заболтать его, сбить психологически…

Жуханье было самым обычным: Курдюков просто добавлял себе очки.

– Владимир Андреич, ну как же вы забыли? – ласково говорил он, незаметно подмигивая остальным, чтоб молчали. – Была ваша подача, две взяли вы, три – я. Счет одиннадцать – девять. В вашу пользу.

– Двенадцать – восемь, – скупо ронял Владимир Андреич.

– Да вы у ребят спросите! Они скажут! – не унимался Курдюков.

– Двенадцать – восемь, – спокойно, абсолютно механически повторял Владимир Андреич.

– Одиннадцать – девять! – в тон ему отвечал Курдюков.

– Ну хорошо, продолжаем, – внезапно соглашался Владимир Андреич и продолжал выигрывать. Но уже немного медленнее, с небольшим, едва заметным скрипом.

Тактика сулила успех, и Курдюков неожиданно обнаглел. При счете 19-15 в пользу Андреича, он вдруг (уже в четвертый раз!) стал зажухивать очко, но уже по-другому, круто, нагло и наступательно:

– Не, ну так нельзя! – орал он, неприятно размахивая ракеткой. – Ну так нельзя, Владимир Андреич! Не, ну я все понимаю, но совесть тоже надо иметь!

И в этот момент случилось маленькое спортивное чудо.

Владимир Андреич с силой запустил ракетку над головой Курдюкова. Тот пригнулся, и ракетка с треском вонзилась в дверной косяк. Дверь дрогнула и с ужасным скрипом медленно распахнулась. Все вздрогнули. И замерли.