Геннадий Прашкевич - Цветы для Чирика

Где-то я это слышал, усмехнулся про себя Валентин.

Вид пьяного Куделькина был ему неприятен.

Ну да, вспомнил он, Куделькин-младший всего лишь, правда, по-своему повторяет тезисы большого либерал-демократа.

– Ладно, дядя Валя… – сказал Куделькин поднимаясь. – Наверное, вам не понравилось то, что я вам сказал. Но дело, как ни крути, обстоит именно так. Нам из России виднее, как все происходит на самом деле, – зло, даже агрессивно подчеркнул он. – И мне, как более молодому, как человеку нашего времени, виднее, чем вам или отцу. Отец что? Он прикопил себе деньжат и сидит сейчас в своей лавке, как в дешевом раю. Отцу абсолютно наплевать, что там будет после него, лишь бы день прожить, а вот мне не наплевать. Мне совсем не наплевать. Мне жить после отца. Активно жить. Вот почему я так активно во всем участвую.

Куделькин тряхнул головой, как бы отгоняя внезапные мысли.

– Ладно… Ложитесь, дядя Валя… Поздно уже… Телефон я отключил, мешать не будет… Я сейчас на минуту поднимусь наверх в квартиру крутого деда Рогожина. Крутой-то он крутой, а вот, уезжая, ключи всегда оставляет мне. Не без этого. Знает, гусь, кому оставлять ключи. Не тете Мане и не дяде Саше. Знает, что мне оставить надежнее. Газ там, краны… А то, не дай Бог, воры… Ну, и все такое прочее… Я сейчас поднимусь на минутку…

Валентин кивнул.

Прислушиваясь к тяжелым шагам Куделькина на лестнице, Валентин налил себе коньяку.

Вопросы?

Да ну.

Не было у него к Куделькину никаких вопросов. Выпил, наговорился. И достаточно.

Не осталось вопросов.

Осталась только настороженность.

Абсолютно понятно, что компьютерная фирма, в которой якобы работает парень, всего лишь прикрытие. Теперь это абсолютно ясно, пришел Валентин к окончательному выводу. А в основной конторе Куделькина-младшего, похоже, что-то не складывается. Что-то там у них там сильно не складывается. Вот Куделькин-младший и нервничает. Каша у него в голове. Ну и хрен с ним. Копаться в его каше я не буду. Пусть сам переваривает. Куделькин-младший хотел выговориться и я дал ему такую возможность. Но на этом все. Выговорился и хватит. Хорошего помаленьку. Завтра улечу. Кажется, в голове Куделькина-младшего, подумал Валентин, не мало накопилось дерьма. Жестокого, откровенного. Но я в этом разбираться не буду. Незачем. Со временем разберется сам.

Вздохнув, он пошел разбирать постель.

Он не хотел спать.

Он знал, что сегодня ему обязательно приснится сон, который несколько лет мучил его в Гвиане. Он орал во сне, стараясь проснуться, но это далеко не всегда получалось. Чаще всего он видел часто повторяющийся сон до конца и когда просыпался, простыня и подушка под ним были мокрые от пота.

А снился ему самолет.

Ему снилось, что он просыпается в самолете и знает, что сюда до него не дотянется ничья рука. Даже рука Николая Петровича, бывшего полковника КГБ, почему-то в том мерзком сне всегда живого, хотя Валентин прекрасно знал, что Николая Петровича подстрелил снайпер в питерском морском порту еще несколько лет назад.

Во сне этой важной детали не было.

Вот почему, проснувшись в самолете, так ему снилось, Валентин с наслаждением понимал – не дотянется сюда в самолет ничья рука, даже рука Николая Петровича. И когда к Валентину приблизилась стюардесса и негромко спросила, что он выпьет, он с наслаждением ответил:

«Коньяк».

Хороший французский коньяк.

Что еще может пить в самолете человек, прошедший десять кругов ада? Так сказать, ангел десятого круга.

И когда стюардесса принесла ему коньяк, кофе и отдельно лимон на блюдечке, Валентин так же негромко, чтобы не разбудить спящих рядом пассажиров, спросил:

«Как мы летим?»

Стюардесса улыбнулась:

«Хорошо летим».

«Я имею в виду маршрут», – благостно объяснил Валентин.

«Париж-Москва», – улыбнулась, отходя, стюардесса. Он, похоже, сильно ее удивил.

Париж – Москва?

Валентина пробило потом.

«Как так, Париж-Москва?» – снова подозвал он стюардессу. Сердце его колотилось.

«Наш обычный рейс», – ответила стюардесса.

«Это прямой рейс?»

«Да, – улыбнулась стюардесса. – Никаких посадок. В Москве будем через сорок минут».

Во сне Валентину и в голову не приходило подумать, как, собственно, он попал на борт московского рейса? Во сне он тяжко умирал от мертвого ужаса – оказаться вновь перед Николаем Петровичем, полковником КГБ. Сейчас, думал во сне Валентин, я не уйду от него так просто. До ужаса реально он представлял себе крематорий, на этот раз не питерский, а московский. И не был он привязан на этот раз к металлической колонне. Нет, скрученный по рукам и ногам, он был заколочен в гроб. В обычный деревянный гроб, уже стоящий на тележке. Легкий толчок и тележка покатится в зев печи крематория.

Но Николай Петрович не торопился.

«Видишь, как оно получается, Валентин Борисыч, – негромко журчал его голос, приглушенный еще и крышкой гроб. – Выбор у тебя был. Это ж не я тебя, это ты сам залез в гроб. Вот ты меня обвинил, что я скрывал от страны большие деньги. А зря. Я не скрывал. Я хранил. Из больших денег, порученных мне партией, на себя я не использовал ни цента. Я даже наоборот, во много раз приумножил большие деньги. А ты, Валентин Борисыч, чуть не испортил все дело своим тупым бычьим упрямством. Это ж не мои деньги, пойми! Они мне только поручены. Они хранятся для Дела. Мало ли что говорят вожди на баррикадах. Будущее, Валентин Борисыч, оно строится не на баррикадах, а в тихих закромах, очень тихо и незаметно. Эти большие деньги, Валентин Борисыч, может позволят нам впредь обходиться без баррикад. Вообще без баррикад. Понимаешь? Так что, отдыхай Валентин Борисыч, бык сраный. Если встретимся когда, то уже не здесь, уже не на нашей грешной земле. А там, на небесах, я надеюсь, дурь из тебя выбьют. Ты ведь не думаешь попасть в рай, а, Валентин Борисыч? Вот-вот… Полежи, полежи в гробу, это ненадолго… Сейчас я докурю сигарету и закатим мы тебя, Валентин Борисыч, бык сраный, упрямый, прямо в огонь. Не понимаешь ты отношений одного интеллигентного человека к другому интеллигентному человеку. Спи спокойно, дорогой товарищ».

Дикий сон.

Жуткий.

Валентин просыпался в холодном поту.

Казарма, смертельно надоевшая за год, казалась ему дворцом.

За стеной угрюмо тянули одну ноту обезьяны-ревуны, напоминая приближение сразу нескольких полицейских машин. Но мерзкий угрюмый рев обезьян казался Валентину фанфарами. Он напоминал ему, что что Николая Петровича нет, совсем нет, что он не в России, очень далеко от России, да и сама Россия сейчас, наверное, сильно изменилась, и ему хотелось попасть в Россию.

Именно сейчас.

Увидеть деревянный дом в Лодыгино, увидеть соседей. Ни от кого не прячась повозиться с ребятишками, покопаться в огороде. Вдохнуть запах поздней сухой осени, дыма, ползущего над полями, над тихой рекой с отраженными в ней березами… Но сама мысль, что для этого, как в постоянном жутко повторяющемся сне, придется подниматься на борт «Каравеллы», летящей рейсом Париж-Москва, пугала Валентина до дрожи.