Александр Проханов - Красно-коричневый

Хлопьянов внимал. Невидимыми чернилами на незримом листке наносил письмена. Груда мешавших переживаний, сдвинутая в сторону, шевелилась, вздымалась. Его страхи и подозрения откликались на слова Руцкого. Но он запрещал им вздыматься, отгонял прочь, заслоняя маленький листик бумаги. Но некоторые из них прорывались, как мотыльки под свет абажура. Падали, обожженные, на белый озаренный листок.

– Мне стало известно, что «Альфа» готовится к штурму. Взломает оборону, подавит огневые точки. Следом придет ОМОН и убьет всех, кто находится в Доме Советов, от депутатов до женщин и детей, сидящих в вестибюле. Вы должны передать офицеру, чтобы «Альфа» отказалась от штурма. Не запятнала себя кровью народа. Чтобы каждый из них до гроба не проклинал себя. Чтобы люди словом «Альфа» не пугали детей, как пугают в Сальвадоре «эскадронами смерти». Пусть откажутся стрелять, как в 91 году! Пусть имитируют действия! Отлынивают под любыми предлогами!

– Пусть они валяют ваньку!.. Ссылаются на неполные разведданные!.. Если нужно, мы примем здесь их разведчика, покажем минное поле, заложенные фугасы!.. Пусть доложит своим, что Дом Советов заминирован!.. Нужно выиграть время, еще несколько дней!.. В регионах идут процессы, регионы всё больше за нас!.. Ельцин проседает, у него сдают нервы!.. Мы подключили Патриархию, Конституционный суд, задействовали международные связи!.. Нам нужно еще несколько дней, чтобы все заработало!.. И тогда эта мразь побежит, сядет на самолеты и улетит! А я отдам приказ войскам ПВО отслеживать эти самолеты и сбивать их на подлетах к границе!..

Значит, все-таки остается надежда, мимолетно думал Хлопьянов. Спасение возможно. Государственные мужи в Парламенте, многоопытные вожди оппозиции не дремлют. Устанавливают связи с провинцией. Выходят на иностранных послов. Он, Хлопьянов, протягивает одну из подобных связей. Как иголка, прокалывая железо солдатских щитов, ограждение и кордоны, тянет тонкую нить, связывая остров и континент.

– Но если все-таки штурм состоится и «Альфа» пойдет вперед, скажите ему, пусть приходит сюда, ко мне. Я отдам приказ не стрелять, не допущу пролития крови. Мы не дадим повод ОМОНу расстреливать безоружных людей.

Руцкой умолк и как бы увял, состарился. Недавно малиновые набухшие щеки пожелтели и дрябло обвисли. Усы, холеные, глянцевитые, как изделие стеклодува, сейчас напоминали клок неопрятного сена. Глаза, минуту назад мерцавшие ненавистью, потухли. Он казался пустой холодной ямой, в которой когда-то разводили огонь.

– Вы поняли меня? Хлопьянов кивнул.

– Вот номер телефона, – Руцкой достал свою визитную карточку. Дорогой перламутровой ручкой написал телефон. Расписался. Потом внизу крупно начертал двузначную цифру.

– Его зовут Антон. Он бывает дома по субботам. Остальное время в казарме. Стало быть, вы позвоните ему завтра. Произнесите три слова: Бэтээр номер 78. Это и будет пароль. В Афганистане он служил в спецназе, его бэтээр номер 78 подобрал меня, когда впервые меня сбили в Панджшере. Вот и все, что я хотел вам сказать.

Они сидели втроем и молчали. Красный генерал, нахохленный, горбоносый, с колючими усиками, не проронил ни слова. Хлопьянов прятал драгоценную капсулу с текстом в самую сердцевину памяти, куда могла проникнуть только пуля. Визитку Руцкого он сунул в карман пиджака, натолкнувшись на кобуру с пистолетом. Ждал, когда ему позволят уйти.

– Есть вести из бригады? – спросил Руцкой генерала.

– Никаких. Телефонная связь оборвана. Все аккумуляторы сели. Сейчас их вынесли на улицу, делают подзарядку от фонарных столбов.

– Черт бы его побрал, коменданта! Я бы его пристрелил! Весь резерв солярки спустили, дизеля стоят! Сейчас бы солярки сюда, тонны три! Мы бы всю связь запустили!

Он опять оживился. Щеки налились упругой багровой плотью. На висках набухли вены. Он начал ерзать, поглядывал на занавеску, сквозь которую врывались в кабинет незримые лучи, зажигали дрожащий индикатор прибора.

– Подслушивают, гады!.. А и хрен с вами! Передайте своему главному долдону, что я клал на него с приветом!.. Он еще перед трибуналом попляшет!..

Вскочил, подбежал к письменному столу. Дернул ящик, вытащил из него маленький, с овальными углами чемоданчик из крокодиловой кожи, перетянутый хромированной лентой, с наборным замком и кодом.

– Вот где у меня Ельцин!.. Вот она, игла Кащея Бессмертного!.. Тут его смерть!.. Не счета в швейцарских банках! Не взятки! Не алмазы и нефть! Не история болезни! Не то, что у него печень гнилая и в башке гной и слизь!.. Здесь фонограммы, пленки, спецзаписи!.. С послом Америки! С резидентом американской разведки! С Клинтоном! С Колем!.. Запись того, как, под какие условия он продал Советский Союз! Ядерный потенциал! КГБ! Вся картина его предательства!.. Говорят – «чемоданы Руцкого»! На хрен они мне сдались, чемоданы! Только этот один чемоданчик!.. Они осаду затеяли, штурм готовят, чтобы этот чемоданчик добыть!.. Я его на трибунале раскрою, когда Ельцин будет в клетке сидеть!

Руцкой не то засмеялся, не то закашлялся. Кинул кейс обратно в ящик стола. Громко его закрыл.

– Александр Владимирович! – в дверях показался начальник охраны, похожий на пушистого вкрадчивого кота. – Добровольческий полк к смотру готов. Вас ждут.

– Иду! – сказал Руцкой, набрасывая на плечи пиджак. – В город пойдете завтра, – сказал он Хлопьянову. – А сейчас пойдем посмотрим наше героическое воинство!

Все вместе они вышли из кабинета.

Хлопьянов, получив задание, с первых же минут, едва опустил в карман визитную карточку Руцкого с телефоном и башенным номером бэтээра, начал испытывать странное беспокойство. Будто упакованная в капсулу информация, спрятанная в глубину сознания, стала вдруг прорастать сквозь капсулу, проникать в другие области души и тела. Как выпитый яд, засочилась в крови, проникала в клетки, впитывалась в волокна и нервные окончания. Она уже не хранилась в одном заповедном месте, не была запаяна в капсулу, но вся его плоть и жизнь стали неотделимы от этой информации. Выраженная в цифрах и именах, она была информацией о его собственной жизни и смерти. Не понимая до конца случившееся, он испытывал недоумение и тревогу. Спускался вслед за Руцким по холодным ступеням Дома Советов.

В стеклянном солнечном холле, напоминавшем огромный холодный куб света, на Руцкого набросились журналисты. Все шумное, колючее, настойчивое и трескучее скопище. Цеплялись треногами, целились телекамерами, озарялись вспышками, топорщились микрофонами. Они тянулись к Руцкому, протягивали к его усам гуттаперчевые набалдашники, путая русские слова, что-то выкликали и спрашивали. Охрана оттесняла их, гнала, кричала, а они сдвигали охрану, окружали Руцкого окулярами, губчатой резиной, моментальными слепящими вспышками.