Александр Проханов - Красно-коричневый

Хасбулатов, в теплом джемпере, в плотной шерстяной блузе, протянул Хлопьянову маленькую холодную руку. Он тоже был весел, возбужден. Глаза при свечах блестели.

– Уже замечено, одним хорошим вестям сопутствуют другие хорошие вести! – Он усадил Хлопьянова на уютный мягкий диванчик, налил в хрустальную рюмку коньяк. – Мне сообщили, что в президентской команде паника! Шахрай как угорелый умчался в Сибирь, умоляет о поддержке руководителей регионов. Бурбулис на метле улетел в Беларусь убеждать белорусский парламент воздержаться от резолюции в нашу поддержку. А Козырев безуспешно промывает мозги депутатам Европарламента. Узурпатора никто не признает, и это повергает его в панику. Мне сообщили, что президент в глубокой депрессии и, как всегда в этих случаях, два дня не расстается с бутылкой.

– Мы его достали! – захохотал Руцкой. – Правда, полковник?

Хлопьянов доложил Руцкому о своей встрече с офицером «Альфы». О том, что среди бойцов подразделения идет брожение. Едва ли они выполнят приказ и станут штурмовать Дом Советов.

– Мы их развернем, и они будут штурмовать Кремль! А может, обойдемся без штурма! Народ закипает, регионы закипают! Еще несколько дней, и вся эта мразь побежит из Кремля! Завтра я выйду к народу! С хоругвями и иконами мы пойдем по Москве! К нам присоединятся миллионы! Они внесут меня в Кремль на руках!

Было видно, что Руцкой возбужден какой-то важной бодрящей вестью. Обсуждению этой вести и была посвящена встреча Руцкого и Хасбулатова. В связи с обнадеживающими известиями появилась на столе бутылка коньяка. Хлопьянов вошел в момент, когда обсуждение закончилось и оба лидера были воодушевлены.

– Теперь у нас есть топливо, – сказал Хасбулатов. – Мы запустим дизель, снова станем печатать воззвания, продолжим вещание по радио, выйдем на связь с регионами. У меня возникла идея, не знаю, как вы к ней отнесетесь, – он обратился одновременно к Руцкому и Хлопьянову, предлагая им обоим обсудить эту идею. – Когда запустим дизель, давайте ненадолго, хотя бы на три минуты, подключим к питанию электроосвещение Дома Советов! Пусть загорятся все окна! Пусть наши сторонники увидят, что мы живы и боремся, а наши враги устрашатся этой внезапной световой атаки! Как вы считаете?

– Отлично! – воскликнул Руцкой. – Прекрасная мысль! Пусть они там, в Кремле, сдохнут от страха, увидев, как светятся наши окна! Три минуты света – мы можем себе это позволить!

Он поднял свою рюмку в золотисто-серебряных кристалликах света.

– За вас, полковник! За успех вашей операции!

Все трое чокнулись. Хлопьянов с наслаждением выпил вкусный терпкий коньяк из хрустальной рюмки, глядя, как капает воск с высокой свечи.

Все обитатели осажденного Дома Советов – осажденные депутаты, охрана с автоматами, защитники баррикад, солдаты Добровольческого полка, разношерстый люд, не пожелавший оставить окруженный Дворец, – все они каким-то тайным, неведомым образом узнали о предстоящей иллюминации. Высыпали из Дома на холодную мокрую площадь и, запрокинув головы, смотрели на черные окна, на белесую глыбу громадного здания, ожидая чуда и света.

Так во время войны изможденные люди смотрели в тусклое московское небо, молитвенно ожидая победных салютов.

Хлопьянов, вместе со всеми, стоял, подняв лицо к холодным, брызгающим дождем небесам. Ждал, когда будет сотворено чудо и вымороженная мертвая громада Дома озарится огнем.

– Уже неделю как здесь пропадаю! – тихо сказал старик в военном потертом френче, в резиновых сапогах. – Старуха моя, небось, думает – помер. Хоть бы ей знак подать!

– А я не могу без света! Как ночь придет, у меня страх! – сказала немолодая женщина, укутанная в платок, из которого торчал худой нос. – Лучше без тепла, чем без света!

– Они нас отключают, а мы себя подключаем! – хохотнул парень в робе, хлопнув себя по бокам. – Сегодня один лихой мужик прорвался, соляру завез! По нему из гранатометов лупили, но не попали!

– Если есть Бог, зажгись! – маленький человечек в вязаной шапочке смотрел вверх, как ребенок смотрит на елку, ожидая, когда вспыхнут гирлянды.

Он не успел договорить, как в нижних этажах, по всем окнам, полыхнуло белым. Сверканье переместилось выше, еще выше, толчками и импульсами, до самого верха, до цоколя, до улетающей в небо башенки, на которой озарились флаги. Полыхнуло, как северное сияние, брызнуло сочно, хрустально. Вся площадь осветилась – золотистые, блестящие купы деревьев, каждый мокрый фиолетовый камень брусчатки, и узорный Горбатый мостик, и лица сотен людей. Из открытых ртов, сквозь летучий пар грянуло «ура». Бриллиантовый свет ринулся от Дома во все стороны – за реку, вдоль набережной, на проспект. Казалось, Москва обомлела и ахнула, увидев эту вспышку. От крика людей, от всплеска белого света из парка взлетели вороны, закружили в зареве. Дом блестел, словно в нем шел праздник, гремел бал, танцевали среди белых колонн под хрустальными люстрами. И все – и друг, и враг – видели этот праздник и свет.

Это продолжалось минуту. Свет погас, Дом погрузился во тьму. Но в глазах все еще сверкало, светилось. Зарево, оторвавшись от погасшего Дома, летело над Москвой, за Москву, за Урал, над всеми лесами и реками. Люди поднимали головы, провожая пролетавшую вспышку света.

Поздно ночью он сидел в маленьком кабинете у отца Владимира, где тот благоустроил «походную» церковь. Укрепил на столе образ, положил священную книгу и маленькие бумажные иконки, поставил тускло-серебряный сосуд. Повесил лампаду, уставил на тарелке тонкие свечи. Все, что успел принести накануне осады в Дом Советов, словно предчувствовал – эта утварь будет востребована. Усталый, простоволосый, он кутался в поношенное пальто, надетое поверх подрясника. Не снимал с головы бархатную скуфейку. Его русые волосы были немыты, свалялись. Синие глаза болезненно, ярко горели.

– Вы сегодня совершили подвиг, – сказал священник, пряча ладони в рукава, сберегая толику тепла. – Рисковали собой. Через вас совершилось чудо – озарился наш Дом. Бог нам поможет и сохранит нас, как сохранил вас сегодня. Множество священников и мирян молится за нас, за наше избавление. Молятся и великие русские подвижники Преподобный Сергий Радонежский и Серафим Саровский. Молится убиенный схимоиеромонах отец Филадельф, убиенный агарянами. Он благоволит вам. Его длань пребывает над вами. Молюсь и я, грешный. И чувствую, молитвы мои доходят. Чувствую молитвенный жар! Иконы отзываются на мои молитвы, а значит, Господь, Богородица, Николай Чудотворец слышат меня и помогут!

В комнате был холод. Отец Владимир кутался в ветхое пальто. Но Хлопьянову казалось, что от священника исходит тепло. Возле отца Владимира было уютно, словно у деревенской печки. Кругом холод, мрак, промозглые сквознячки, а у печки – облако теплого воздуха, падающий уголек, летучие отсветы на деревянных венцах. Измученный, изведенный переживаниями минувшего дня, Хлопьянов успокоился, внимал священнику, грелся от его теплых слов.