Анатолий Ким - Близнец

Но постепенно в моих глазах стало вырисовываться длинное здание с высокой башней посередине, и знакомые очертания сеульского аэропорта Кимпо предстали за широкой бетонированной пустошью, на которой закручивались и раскручивались многочисленные автомобильные развязки. По ним ползли, как быстроходные муравьи, потоки блестящих автомобилей. Я стоял, оказывается, на склоне горы, что напротив аэропорта, и на этом склоне громоздились наспех построенные многоэтажные здания. Среди них, между ними и окружая этот бесчеловечный квартал жутких билдингов пестрели разноцветными крышами поселки когда-то мирных малоэтажных домиков, многие из которых теперь были заброшены, стояли полуразрушенные. Земля была продана строительным фирмам для возведения новых чудовищных небоскребов, и я нашел себе прибежище, оказывается, в полуразрушенном покинутом поселке. И теперь стоял на крутом повороте узкой улочки, с которого открывался вид на широкий хаотический простор аэропорта Кимпо.

Моя отвлеченная мысль об утраченном праязыке всего человечества, когда-то жившего в раю, вмиг была сметена той бурей беспокойных, неопределенных, тяжких чувств, теми болями в затылке и в суставах плеч, что одолевали недавно впавшего в “ломку” моего наркомана. И мне кажется, что когда-то, готовясь появиться на свет, я и его видел в своих космических сновидениях, поэтому, наверное, мы вновь встретились здесь. И с ним были связаны следующие мысли. Вся беда моя в том, что я, подобно идиоту или уродливому верблюду, которые не знают о своем идиотизме и уродстве, никогда не мог понять, в чем прелесть жизни – той самой жизни людей и животных на земле, что выглядит такой прекрасной. Но зачем появляться в позоре и уходить в гнили? Проклятые родители – совокуплялись, должно быть, с ненавистью друг к другу, отвернув в сторону свои лица, и породили меня, тем самым совершив гнусное преступление. Зачем я нужен здесь, и мне – зачем нужно все это? Не нужно… Я хочу уйти обратно туда… Я хочу, чтобы меня никогда не было. О, если бы кто знал, насколько мне отвратительны все, все, что попадались мне на глаза! Мухи, новорожденные летучие мыши, черви в сортирной яме, львы и гиены, жадные люди, старики и старухи. Я так сильно ненавижу жизнь, что этой силе может быть равной только ненависть самой жизни ко мне. И я с радостью ощущаю на себе, на своих синих костях и сгнивших мышцах, в кишках, в башке, в суставных сумках, в горле, на ободранных коленях, меж сопрелыми пальцами ног эту взаимную ненависть ко мне. Чего бы я только не смог содеять, какое злодеяние не смог бы совершить, если бы только дана была мне сила, а не дряблое бессилие. Доза белого порошка, которую я втягиваю в ноздри, подменяет мне эту силу, и я уже могу справиться с проклятой жизнью. Я ее подвергаю изнасилованию и наблюдаю при этом, как она, вопреки своему отвращению к насильнику, испытывает свое грязное удовольствие.

Внедрившись в бедолагу-наркомана, заросшего, косматого, как дикобраз, я вынужден был наблюдать ту сторону бытия человека, которая никогда словами не записывается и поэтому во внимание грядущих поколений не попадает. При отсутствии своего сердца, этого нравственного компаса для каждого из гомо сапиенс, я, близнец Вас. Немирного, взращенный в стеклянном сосуде, никак не могу определить: к чему движется все накопленное человеческое страдание, куда это накопление изольется? Искупило ли оно хоть что-нибудь собою? И, наоборот, блаженство, наслаждение, оргазм, ода к радости, любовь земная – это куда держит путь? Что за непонятные спутники даны человеку в его странном путешествии во днях и ночах прекрасной земли – желание блаженств и нежелание страданий – два веселых жулика, два бессовестных обманщика, сопровождают каждого из нас в нашем одиноком путешествии.

Наркоман-бродяга жаждал блаженства, поэтому вынужден был работать на оптовиков и контрабандистов в злачной округе аэропорта Кимпо. А те, твердо следуя священному закону денег, хотели их получать больше, чем вложили, поэтому под угрозой жуткого изуродования или насильственной смерти заставляли розничных торговцев продавать товар дорого, а за работу платили мало. Денег на героин или кокаин, даже на грубый опий-сырец никак не хватало, поэтому мой бомж научился копить будущее блаженство микроскопическими частичками, отделяя по нескольку кристалликов от каждой товарной дозы, которая была уже предварительно как следует выдоена оптовиками. И все же чудесным свойством розничной торговли было то, что, отделяя толику от доз, затем еще раз отделяя, можно было что-то отделить еще. И в этом случае деньги, переходившие из рук в руки, раскрывались в своей магической сущности. Они росли за счет уменьшения товара! Они, как проститутки, обслуживали тем более клиентов, чем сильнее свирепствовал сутенер, отнимая у своих подопечных почти всю их выручку. А клиент покупал и прощал все.

Там, в заброшенном пригородном поселке, среди пыли, мусора и разбитой штукатурки, ночуя то в одном пустом доме, то в другом, я набрел на существо женского пола, с которым мог бы общаться, наверное, на древнем незвучащем праязыке, известном в блаженные времена Адама и Евы, а также соблазнившего их Змия. Теперь ему нечего было бы делать, ибо перед ним предстала бы уже

Ева соблазненная – конечный продукт его успешной прошлой деятельности. С одутловатым, разбитым лицом, со свинцовыми синяками под глазами-щелками, в грязных порванных джинсах, косматая, как дикарка, со спутанными прядями черных, жестких, как у лошади, грязных волос. Ни слова не молвив ни на каком человеческом языке, появилась она однажды в сумерках на пороге заброшенного дома, который я облюбовал на тот вечер. Бесшумно прошла через разломанную дверь в комнату, постояла, адаптируясь в сырой и вонючей полумгле, увидела тот продавленный диван, на котором я лежал, но меня словно не заметила на нем, подошла, прихрамывая на одну ногу, тяжко опустилась на край дивана и тут же прилегла, перед тем отбросив назад, за спину, гриву своих волос.

Которые упали мне на лицо и перемешались с моими собственными.

Едва ли тот, у которого отняли бессмертие, а взамен вручили смерть и выгнали из вечного рая, был бы рад существовать на земле, трудясь в поте лица своего, а затем сдохнуть, как скотина. Знать, изначально человек земли был предрасположен к мрачному восприятию жизни. А к изменнице, жене своей, вряд ли испытывал иные возвышенные чувства, кроме тяжелой и жестокой тяги к ее плоти. Я понял, пребывая рядом с нею в молчании, мысленно перебирая все наши никудышные возможности земного бытия, что любовь – что и любовь – между мужчиной и женщиной также изначально заражена бактериями одиночества, отчуждения и взаимной враждебности. Как же можно было бы их преодолеть, эти болезни?