Алексей Бабий - Письмо из деревни

Здравствуй, мама!

Получила ты телеграмму?

Здесь мне живется хорошо и плохо. Хорошо, потому что речка, рыбалка, купание, футбол, курорт, коситьба, работёнка кое-какая: доски отгладить рубанком, огород полить, калитку новую поставить.

А плохо только из-за Томки. Бьёт! Ух! И часто ни за что ни про что. Например, играл я в лаптофутбол (смесь лапты с футболом), подошла Томка, что-то заорала и давай лупить. Излупила, ухмыльнулась и пошла как ни в чем не бывало. Фашистка!

И еще, когда в карты гоняем, они меня обдуряют, а я скажу «не играю» и уйду. А они сидят там хохочут и дразнят. А часто сами первые начинают, а мне попадает. Вот, например, стали ни с того ни с сего обливаться и загнали на копну сена. Высокую. Не знаю, как я на нее залез, только потом еле слез. Я на копне лежу, ямку вырыл а девчонки в окружение и своими клизмами стали обстреливать водой копну. А струи доверху не достают а они залезти на копну не могут. Я залез, а они не могут. Ну, дед их разогнал, и меня ругать начал, за то, что яму сделал.

Но и я не дурак.

Играли мы в футбол. Я на воротах. Вышли девчонки. А Наташка мне мешает. А мяч — к воротам. Я погнался за Наташкой, догнал и бац — влепил ей тумака. Здоровенного! Ни разу в жизни так не бил. А Наташка бух на землю. А я ей еще тумака. Она лежит среди дороги и ревет. У меня глаза на лоб полезли — ни разу не видал!

Я пошел к воротам. А Томка схватила и хотела ударить, но я увернулся, тут Наташка подходит и бух меня по щеке! А я одну руку вытащил и как трахну ей в рожу. Она завыла пуще прежнего и домой пошла. А Томка так зловеще говорит «Ну ладно, Лешечка, лучше домой не приходи!».

А я и не пришел. На случай, что меня будут разыскивать, я спутал след. Пошел по Кукинской дороге. За огородами свернул и вышел на гору — ту, которая к линии, и залез в наш штаб. Я осмотрел, все ли на месте: десяток учебных гранат, набитых песком и цементом, несколько пустых обойм, обрывок ржавой пулеметной ленты, выстреленные патроны, обломки винтовок, бесчисленное количество пулек (среди них японские). Все это мы нашли на воинской свалке. Посидел в штабе, слышу Томка орет: «Лешка-а-а!». И ревет. Думаю, вот так-то сестричка, все время я ревел, а теперь ты пореви. И пошел домой.

Поругали. За что? За то, что руку Наташке вывернул. А за что я ей вывернул? А за что я ей вывернул? Хотя и не думал ей руку вырывать. Поколотил — и все. Они меня колотят, а разве я не имею права их колотить, да? И они на меня, две дылды, на одного. Разве это справедливо?! А разве это справедливо — Томка, конечно, когда приедет, тебе скажет, что я, мол, ни за что ни про что излупил Наташку и вывихнул ей руку. Да на кой черт мне к Томке да Наташке лезти? У меня поважнее дела есть — в футбол поиграть, покупаться, рыбу половить, деду кое в чем помочь.

И еще: Томка с Наташкой намазали меня малярной краской. За что? Ни за что. Для опыта — много или мало надо мной смеяться будут? Да я им что, кролик подопытный что ли? И вообще, я считаю, они меня скоро доведут до самоубийства.

И подружек нашли — прямо тошно. Колесникова Любка, опытная плутовка, и Галька Потапова. Такие песни испохабили. Например, «Бухенвальский набат» она поет:

И на мотив «Куба, любовь моя»:

А Томке хоть бы что. И поет она эти песни. От Гальки научилась говорить такие слова, которые и писать-то тошно.

Вот у меня друзья хорошие: Миха Днепровский, Колька и Вика (Витька) Ёлгины, Ига и Саня Шамовы. Вчера появился еще один знакомый — Петька Потапов, брат Гальки младший. Тут я помогаю деду, ношу воду с курорта.

Кажется, все.

До свидания,

Твой сын

Лешка.

3/7 1965 года.