Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– Теперь в душ, – сказала она.

Я налил себе еще соку и громко спросил, кто такой Иеремия? Из-за двери в ванную раздалось ясно и коротко:

– Апостол.

Я снова сделал себе компресс из холодного железа.

– Апостол церкви воскрешения Лазаря. – послышалось сквозь биение струй. Я прижал лицо к косяку и стал кричать что-то про Манечку, про Иеремию, стал требовать объяснений… Шум воды прекратился, дверь, стукнув меня, отворилась. Нагая, покрытая каплями Мэгги стояла в ванне.

– О! – сказала она. – Так слышно гораздо, гораздо лучше. Вот что я скажу вам. Еремия женился на той, квартира это чья. Потом он немножко ждал и женился на мне также. You see?

Я сел на пол и уставился на Мэггины лодыжки.

– О! – сказала она, растирая великолепный торс моим махровым полотенцем. – В том нет греха: «дал тебе дом господина твоего и жен господина твоего на лоно твое»…

Я застонал, поднялся с полу и пошел убирать топор. Манечка! Манечка!

К стыду своему должен сознаться, что жизнерадостная Мэгги добила меня. Я отправился к Алисе. Знал бы, как найти Застругу, пошел бы к нему, и пусть бы магнат показал все, на что способен.

– Честное слово, – сказала Алиса, – я бы и рада вам помочь, но как? И все-таки Олег – голова. Не было насилия, не было душегубства, а вместе с тем…

А чего я ждал?

Потом меня посетила мысль о том, что можно перейти границу и устроиться на подворье у Ваттонена. Ваттонен хочет учиться у целителя? Прекрасно, я разработаю методику, объясню все чудесное, пусть Ваттонен откроет школу. И будет у него Будилов в вечном рабстве! В вечном рабстве будет!

Я вернулся домой, и жизнерадостная Мэгги объявила в дверях:

– Еремия! Еремия!

Значит, этот хренов апостол вот-вот явится. Ну, встретить его я, по крайней мере имею право.

А сверкающая зубами Мэгги вытирала пыль. Что-то пыхтело на плите, а мои выстиранные майки сохли в ванной. Апостол с толком выбрал себе подругу. И тут меня осенило. Я принес бутылку красного вина, и за обедом мы ее выпили.

– О! – сказала Мэгги, когда я решился спросить ее о главном. – Зачем возить жену, когда она уже есть? Вот: зачем возить русскую на Россию? Пусть Мэгги будет на Россия. Тогда Еремия будет везде, будто он упал с луны. Совсем необыкновенный!

Сердце у меня остановилось, дыхание перехватило. Я налил себе в стакан вина, выпил его залпом.

Господи, если Ты устроил неслыханную церковь воскрешения Лазаря, сделай что-нибудь, чтобы я перестал быть мнимой величиной. И пусть немыслимый апостол Иеремия живет здесь со своей многозубой Мэгги. Пусть! Пусть! Но пусть и я хоть краешком глаза увижу барышню Куус. В тот миг я бы согласился даже, чтобы грянула война. Трубят трубы, скрипят ремни, моторы ревут, как бешеные. Армия наступает! Похудевшая, побледневшая, прекрасная, как юная императрица Манечка встречает меня. И я уношу Маню Куус прочь.

Но прежде почему-то нужно было дождаться Иеремию. Думаю, что я ему и морду-то бить не собирался. А вот хотел дождаться и все тут.

Через три часа апостол явился. Мэгги как раз полезла под душ и шумела там водой и топталась в ванне, как целая волейбольная команда.

Я отворил, и в облаке пряных ароматов вошел Иеремия. Церковь воскрешения Лазаря благоухала неизъяснимо. Апостол был не юн, но свеж, как невеста. Две-три имевшиеся морщины были проложены тщательно и со знанием дела. Увидев меня, он встревожился, но взял себя в руки.

– Хвала Христу! – проговорил он. – Воскреснем, брат! – Однако оглядывал меня с беспокойством и дорого бы дал, чтобы узнать, откуда я взялся.

В кухне мы уселись к столу, но вместо того, чтобы завести разговор, апостол с удовольствием отвлекся на шум воды.

– Мэгги моется, – сказал я Иеремии. – Сроду не видел, чтобы столько мылись. Не повредит ли ей наша вода?

– Зачем смотреть на меня так? – заерзал Иеремия. Я по закону тут, а вы же?

– Законы… Если бы вы знали, дружище, насколько далеки от меня все законы. Но все же открою вам: эта квартира моя.

Он, понятно, опешил, но совсем не так сильно, как можно было ожидать.

– Хорошо, – сказал он, подумав, – А зачем Мэгги тут? Зачем пускать ее было?

– Причуда, – быстро ответил я. – Почему не пустить симпатичную девушку? Кто знает, как оно повернется?

Все-таки его проняло. Он убежал в прихожую к своему чемодану, чуть приподняв крышку, пошарил и явился с бумагой. И это было завещание. Иеремия Тийт провозглашался наследником Марии Куус. Та-та-та…

– Ну и что? – сказал я. – Манечка, слава Богу… – И тут до меня дошло. Я закричал, оттолкнул Иеремию, заплакал, кажется. Потом впал в бесчувствие, однако двигался, и Тийт ничего не заметил. Когда я пришел в себя, он продолжал рассказывать, как все было.

– Но госпожа Куус, то есть уже госпожа Тийт тосковала более чем возможно. У нее из носа даже шла кровь, и я не понимаю, о чем можно так тосковать. Да. При нашем питании – нет.

Я сказал, что мы любили друг друга, и что скорей всего Манечка тосковала по мне. Иеремию Тийта перекосило, но он стерпел молча. А для меня весь внешний мир онемел и отъехал в какие-то безвоздушные дали. Явившаяся из ванной Мэгги, наверное, ощутила неладное, но Иеремия сказал ей что-то, и она живо развеселилась. Потом я понял, что он продолжает свои речи, и слух мой открылся.

– … но бизнес духовный. Да. На Марию положиться можно было всегда. Если только она не плакала. Если она плакала, делать нечего, я всегда давал ей.

– Слушай, это ты заставил ее завещание написать.

– Никто не заставляет, – строго заметил Иеремия. – Порядок таков.

Я вдруг явственно ощутил прикосновение Машенькиных пальцев к щеке.

– И убил ее ты. Ты, ты, зануда! Потому и убил, что зануда! Тебе рядом с ней было, как лягухе у печки. – Помнится, я снова заплакал. Гадко мне было. Ох, как мне было гадко! Тем временем Тийт обдумал и лягуху и зануду. Он сказал, что делить нам нечего, и что он скажет откровенно.

– Машенька погибла на аварии.

Тут снова пошли намеки на духовный бизнес, и оказалось, что несчастная моя барышня Куус отвозила в банк деньги, врезалась в перила моста и вылетела из автомобиля. «Вниз, вниз. В пучину на быстром течении. И не нашли». Я сказал на это, что она просто ушла. «Ты надоел ей, Тийт, хуже горькой редьки».

Он, не торопясь, подумал и сказал, что Маша погибла несомненно.

– Ящик с деньгами остался, – разъяснил он терпеливо. – Живой человек разве деньги оставит?

Маня! Маня! Как все было бы просто, удавись я тогда в лесу у Чешских Татр. А теперь что? Убить Застругу? Изнасиловать Алису? Написать донос на Кафтанова? Еще не отдавая себе отчета в смысле движений, я поднялся с табурета и двинулся на Иеремию. Он истолковал это на свой лад, вытянул мне навстречу зажатую в пальцах белую карточку. План кладбища, вот что это было! Кладбищенские перекрестки, кладбищенские переулки и Машенькина могила, отмеченная черным крыжем. Я опешил.