Холли Габбер - Мозаичная ловушка

– Саманта, если это модерн, то я Маугли.

– Ах да, я и забыла, что вы терпеть не можете все «псевдо».

– Да раскройте пошире глаза! Вы бы хотели, чтобы эти цветочки и листики красовались на вашем письменном столе? Это китч самого дурного пошиба, причем с претензией! Нет даже намека на подлинный дух модерна.

– Если судить по цене, то вы не правы.

– А кстати, многие бы с вами согласились, Саманта. Я лично знаю многих людей, которых китч умиляет. Они серьезно его исследуют, анализируют, иногда называют эклектикой… Но ни один архитектор-эклектик прош–лого не стал бы соединять элементы капеллы Пацци Брунеллески с небоскребом ар-деко и увенчивать здание верхом чиппендейловского комода.

Саманта отважно проглотила эту сентенцию и глазом не моргнув, хотя не поняла ни одного слова и пришла к выводу, что в ее образовании имеются несомненные гигантские пробелы. С другой стороны, знать все невозможно. Какая капелла, какой комод… Ей было очевидно лишь то, что речь явно шла не про спасателей-хомяков Чипа и Дейла из одноименного мультсериала, который она в свое время смотрела с огромным удовольствием.

– Ларри, неужели вы и эту не одобрите?

Металлическая вычурная ножка небольшого изящного светильника была стилизована под старую, покрытую патиной латунь. Стеклянный белоснежный плафон, опять же расписанный розами (но куда более высокохудожественными и нежными), по форме напоминал подснежник.

– Лучше предыдущих, но чересчур томная. Хороша для одинокой стареющей дамы, перечитывающей подле нее по вечерам любовные письма юности.

– Да ну вас! Вам не угодишь. А мне она нравится.

– А мне нет.

Саманта оглянулась: их спор на повышенных тонах привлек внимание продавщицы, которая смотрела на них с легкой тревогой, – видимо, беспокоилась за сохранность ее хрупкого товара.

– Давайте снизим громкость, Ларри. А то вон та милая девушка наверняка думает, что мы – ссорящиеся супруги. И в порыве ссоры можем грохнуть одну из ламп об пол.

– Если бы моя жена притащила в дом этот чугунный розовый куст, я бы в ней разочаровался.

– Это не чугун, а латунь. А я разочаровалась бы в муже, который оценивает жену по приобретенным ею вещам.

– А я вообще не снисходителен.

– А вам известно, Ларри, что вкус – понятие субъективное?

– Хороший вкус – понятие объективное. Но если хотите купить эту чугунину, пожалуйста.

– А у вас дома наверняка стоят статуэтки африканских божков.

– Стояли. Я от них избавился.

– А Эдгар По сказал: «Стилей столько, сколько вкусов, которые нужно удовлетворить».

– Весь здешний ассортимент – это не разные стили, а имитация стилей. Про вкус я уже все сказал. Удовлетворяйте свой вкус, Саманта! Покупайте. По крайней мере эта лампа лучше предыдущих. И очень пригодится вашему кузену, если он киллер: этой чугунной – простите, латунной! – ножкой ничего не стоит пробить висок.

– Отстаньте. Вы слишком требовательный.

– Вы сами взяли меня с собой. Все, я отстал.

Ларри демонстративно отошел к дверям и даже не смотрел в сторону Саманты, пока она оформляла покупку. Зато когда они выходили из магазина, он снова заговорил:

– Между прочим, я люблю свет. Точнее сказать, множество источников света. У меня дома масса ламп. Но я предпочитаю простые белые светильники – большие и маленькие, напольные и настенные, пузатые и каплеобразные – не важно. Главное, чтобы они были белыми и простыми. Больше всего я люблю простоту. В этом я последователь Мис ван дер Роэ.

– Ларри, мне стыдно, но я не поняла. Чей вы по–следователь?

– Мис ван дер Роэ. Это был не просто архитектор, это был революционер архитектуры. Он придумал удивительную вещь. Знаете какую?

– Какую?

– А вот.

Ларри протянул руку и указал на один из высящихся вдалеке зеркально-черных небоскребов Финансового квартала.

– Все очень просто, Саманта. И очень легко запомнить. Он придумал небоскреб. И это было гениально. Он долго развивал идею совершенной «универсальной формы» и наконец создал здание-параллелепипед со стальным каркасом и сплошными стеклянными стенами. Фактически он довел упрощение формы до предела. Но кто бы мог подумать, что это окажется таким выдающимся брэндом? Что кристаллические башни-призмы из стекла и стали буквально наводнят города в период пятидесятых—шестидесятых годов? Но это произо–шло. Он был гением… Что-то стало прохладно, вы не находите?

– Нахожу. Давайте заглянем к «Бенджамину»? Вон он, через дорогу. Посидим немножко, поболтаем. Вы никуда не торопитесь?

– Да, собственно… Все равно в это время мы бы еще играли. Можно и зайти.

Саманта мысленно послала воздушный поцелуй Оскару. Вздумай он сначала позвонить Ларри, ничего этого бы не было – ни похода в магазин, ни посещения бара… Кажется, она за один этот вечер продвинулась вперед настолько, насколько не продвинулась бы за месяц, продолжай они встречаться с Ларри только за карточным столом. А теперь появилась возможность аккуратно нащупывать точки соприкосновения.

«У Бенджамина», как всегда, было шумно, тепло и почему-то пахло корицей. Устроившись на табурете за стойкой, Саманта осторожно примостила рядом коробку с приобретенной лампой, развернулась к усевшемуся на соседний табурет Ларри и ласково улыбнулась:

– Возьмем что-нибудь горячительное, чтобы согреться?

– Да, конечно. Только сейчас, одну минуту… – Порывшись во внутреннем кармане куртки, Ларри вытащил свою визитку. – Держите. Чтобы найти меня в случае очередной форс-мажорной ситуации. Да, и еще…

Следом за визиткой из бездонного кармана была извлечена ручка: Ларри перевернул картонный квадратик и сзади приписал еще один телефонный номер.

– Это телефон моих родителей. На самый крайний случай.

Придвинув визитку к себе, Саманта несколько секунд разглядывала ее оборотную сторону.

– У вас удивительный почерк. Те цифры, что вы написали, практиче–ски невозможно отличить от напечатанных.

– А вот это как раз профессиональное. Говорят, в былые времена такими четкими почерками отличались чертежники и картографы. Ну а теперь практически никто вообще не пишет. Я имею в виду рукой на бумаге.

– А вы знаете, Ларри, что у Бальзака было странное хобби – он любил определять характер человека по его почерку? И вот однажды некая дама показала ему ученическую тетрадь и попросила определить характер мальчика – владельца тетради. «Не стесняйтесь, – сказала она, – это не мой сын. Так что говорите честно». Бальзак долго изучал тетрадь, а потом вынес вердикт: «Этот мальчик плох, глуп и ленив». «Странно, – заметила дама, – ведь это ваша собственная тетрадь детских лет»…

– Эту байку вам рассказал Серхио?

Саманта впервые с момента их знакомства смутилась – кажется, так оно и было.