Холли Габбер - Мозаичная ловушка

По здравом размышлении Ларри пришел к однозначному выводу: он больше не допустит подобных переживаний, ибо женщины – мерзкие, лживые, корыстолюбивые, лицемерные и криводушные существа. Они похожи на витаминные шарики, которыми его кормили в детстве: снаружи глянцевито-яркая и сладкая оболочка, но достаточно слизать ее языком, и под ней обнаруживается начинка – коричнево-черная, шероховатая, горькая. Эта противная гадость и есть истинная сущность лекарства, а соблазнительное обличье призвано лишь обмануть все пять чувств и вызвать желание немедленно положить в рот хорошенький конфетоподобный шарик. Один раз он попался на этот крючок, но второго раза не будет!

С мамой они помирились довольно легко: узнав, что история с мадам из предместья осталась в прошлом, она быстро сменила гнев на милость, Ларри опять стал ее милым ангелочком, о его категоричном отказе от финансовой помощи и ее бурной реакции на его слова оба предпочли забыть, и все пошло по-прежнему.

Однажды, чудесным зимним вечером, когда Ларри приехал к родителям отмечать Рождество, мама вновь завела с ним просветительскую беседу об искусстве – этому как нельзя более соответствовала обстановка: потрескивая, горел камин, мерцали гирлянды на елке, под массивными настенными часами покачивалась и мерцала позолоченная звезда с вытянутыми лучиками.

– Знаешь, мой ангел, – задумчиво сообщила Памела, – один гениальный композитор сказал: струнные квартеты напоминают беседу четырех приятных людей. Первая скрипка – мужчина средних лет, наделенный большим умом. Вторая скрипка – его собеседник, склонный соглашаться с мнением своего рассудительного визави. Виолончель – человек пожилой, ученый и очень положительный. Ну а альт – милая дама, которая в силу природной болтливости постоянно стремится принять участие в разговоре. И хотя эта беседа несколько сложна для женского ума, дама все же вносит в нее известное изящество.

Этот развернутый афоризм подтолкнул Ларри к двум умозаключениям. Первое: достаточно выступить со скетчем о струнных квартетах в любом более-менее продвинутом обществе, и пожизненный статус высоколобого интеллектуала ему обеспечен, пусть даже больше он ничего не скажет. Второе: роль женщины в этом самом продвинутом обществе, как и роль альта, вполне определенна. Те, что соглашаются с собственной второстепенностью, милы, обаятельны, непритязательны и добровольно признают себя элементом украшения обстановки (чем-то вроде рождественских фаянсовых статуэток), его вполне устраивают. Те, что претендуют на лидерство и убеждены, что хорошее образование, напористость, страстная готовность к умным разговорам и неизменно увязанная с ней характерная бойкая развязность покрывают их прочие недостатки (в том числе внешние), его решительно не интересуют. В лучшем случае он готов воспринимать их с легким скепсисом, в худшем – попросту игнорировать.

Придумав правила игры для дальнейшей жизни, Ларри поначалу жестко следил за их соблюдением. Он менял мурлыкающих и чирикающих смазливых милашек одну на другую, зачастую не запоминая ни их имен, ни внешности. С кем-то он встречался по несколько месяцев, с кем-то проводил одну ночь и раскланивался, с кем-то даже не добирался до постели и заблаговременно отступал. Но по прошествии нескольких лет такой круговерти Ларри ощутил в душе зияющую пустоту, которую нечем было занять. На него начали наваливаться приступы хандры – туск–ло-серой и затяжной, слегка напоминающей настоящую депрессию. Ему стало лень вести охоту за все новыми и новыми дамами сердца – собственно, принципиальной разницы между ними не наблюдалось. Теперь он периодически выуживал из памяти и записной книжки одну из бывших пассий и возобновлял знакомство. Убедившись, что ничем свеженьким она его не порадует, он спустя некоторое время вторично давал задний ход и продолжал свое размеренное существование, напоминавшее бесцельное плавание на надувном матрасе.

Он хотел острых ощущений, но не знал, в какой области их искать, чтобы они оказались в меру волнующими и в меру безопасными. Он не хотел лишиться славы рокового мужчины, хотя и тяготился обязанностями, которые налагала на него внешность. По большому счету работа была для него куда важнее возни с барышнями – но об этом никто не должен был догадаться. Всем следовало думать, что он поражает жен–ские сердца одно за другим, одновременно с необычайной легкостью создавая ошеломляющие проекты для успешной архитектурной мастерской, в которой ему удалось прочно осесть после окончания университета. На самом деле в течение нескольких лет полеты его фантазии и стилевые пристрастия никого не интересовали: он считался классической шестеркой и занимался исключительно проектированием крошечных фрагментов – перегородок, сантехнических узлов, лестниц, черных входов. А чтобы подняться на пару ступеней выше и приступить к проектированию парадного входа, следовало создать такой фрагментик в заранее заданном стиле, от которого босс пришел бы в восторг или хотя бы удовлетворенно хмыкнул. Никто не знал, скольких бессонных ночей стоили Ларри эти крохи, когда он часами сидел за столом, обхватив голову руками, закрыв глаза и мучительно пытаясь выстроить в собственном воображении нечто, достойное восхищения.

Теперь Ларри жил довольно затворнически в авантажной холостяцкой квартире. Он давным-давно покинул квартиру, в которой провел детство, и приобрел другую – более ему подходящую. Обставил ее оригинальными штучками, стараясь соблюсти невероятно сложный баланс: не допустить заурядности даже в мелочах и не удариться в манерную вычурность. Часто по вечерам он в полумраке валялся на диване (рядом на журнальном столике непременно стояла керамическая миска с обожаемыми солеными сухариками), подложив руки под голову, слушая хорошую музыку, размышляя о том о сем и любуясь своими приобретениями. Потом они, как и подружки, ему надоедали, начинали казаться второсортными, затем пошлыми, и он их передаривал родителям, а те избавлялись от его подарков уже по собственному усмотрению.

Что Ларри действительно нравилось, доставляло истинное наслаждение, так это дразнить женщин, затевавших с ним любовную игру, но оставлявших его равнодушным. Таких находилось достаточно: с годами он превратился из хорошенького мальчика в красивого лощеного мужчину, по-прежнему обладающего достаточными средствами. Он не считал себя жестоким и не думал, что мстит за давнее поражение, подобные разъяснения он оставлял шарлатанам-психоаналитикам, – просто он не мог отказать себе в будоражащем удовольствии помучить очередную представительницу племени самодовольных декоративных хищниц, тянущих к нему свои коготки. Когда она со слезами и проклятиями посылала его к черту, он бывал вполне удовлетворен. Подобно военным летчикам, рисовавшим на своих самолетах по одной звездочке за каждый сбитый самолет противника, Ларри мысленно поступал так же: на его счету имелось уже немало столь приятных для честолюбия звездочек.