Дмитрий Стахов - Генеральская дочка

Алексей же Андреевич, прежде несколько раз просивший Илью Петровича не опекать его слишком настойчиво, добился того, что в конце концов генерал оставил Сашку на причале. Так они отбыли: Шеломов на руле, Цветков, Маша и Лайза – лицом к ветру. Сашка стоял рядом с Ильей Петровичем и, не зная, что делать с дробовиком, вертел его из стороны в сторону. Это Илью Петровича раздражало, но послать Сашку куда следует у него не было сил. Илья Петрович смотрел на удаляющийся катер. Фигурка дочери уже была не видна. Илья Петрович думал, что теперь он – после того как дочь, его Машенька, его деточка, крошка, стала женщиной, – совсем одинок, что одиночество его, возможно, будет преодолено, когда Маша подарит ему внуков, но одна только мысль о том, что внуки эти, возможно, будут детьми Дударева, усиливала жжение под сердцем, утяжеляла левую руку.

Илья Петрович стоял на ветру, жевал кончик сигары и думал. Он думал о том, что Маша уже могла быть беременна, что в ней уже вполне мог развиваться крохотный пока еще зародыш – кто их там знает, предохранялись они или нет, нет скорее всего, ведь Шеломов тщательно осмотрел каюту швертбота, мусорный бак, окрестности поместья – никаких презервативов. Может, Дударев унес свое семя в кармане, ушел с ним в осеннюю мглу? Нет, они не предохранялись, иначе бы Машка была другой, тут видно сразу, она полна ощущением, этого не спрячешь, нет-нет, в ней что-то живет, чужое, враждебное, и – через девять месяцев – хоп-ля-ля!

Илья Петрович отобрал у Сашки дробовик и выстрелил в низкое небо. Одна надежда – Цветков не будет распускать нюни, ведь взрослый человек, полмира перетрахал, а тут… – Илья Петрович перезарядил дробовик и выстрелил еще раз. Небо ответило – легкая дождевая пыль сменилась крупными каплями. Илья Петрович, не глядя, бросил дробовик Сашке, крепко вбивая ноги в настил причала, пошел прочь. Он шел и не мог понять – что же произошло? почему все так изменилось? Прочная связь, скреплявшая его с дочерью, с Машей, разорвалась, он, любящий отец, ревниво оберегавший Машу от любых поползновений, теперь был рад поскорее избавиться от нее, сбыть с рук. Или все дело в осени, так быстро пришедшей осени? И Маша, уже сходя на берег, поддерживаемая под локоток Алексеем Андреевичем, думала о том же. Ей было жаль отца, но Маша чувствовала – у нее своя дорога, она уже ступила на нее, чем скорее она сделает новый шаг, тем будет лучше.

А Илья Петрович, сидя теперь в кабинете, мусолил кончик сигары и вспоминал, как давным-давно друг его бывший, покойный полковник Дударев, майором приехавший учиться в академию, воскресным днем возвращался из зоопарка, куда водил своего сына Ивана и Машу. Илья Петрович стоял на балконе, курил, смотрел на них. Если Маша попадала в ногу с Дударевым, то ее красные колготочки превращали майорские брюки в генеральские, с лампасами.

– А генералом стал я… – почти неслышно прошептал Илья Петрович и чиркнул спичкой.

Иван знал – место, где он скрывается, быстро обнаружат: разговор с Машей и пересылка нескольких файлов из ноутбука двутельного заняли слишком много времени, а против него ведь – по минимуму! – работали технари областных криминальных кланов, а также люди похожего на мистера Бина эфэсбэшника и люди нового милицейского подполковника, которому он бы заплатил, обязательно заплатил, да обстоятельства складывались немирным образом, совсем немирным. И все – профессионалы! Он теперь не мог пользоваться мобильным телефоном: его звонок с городского номера на Машин могли перехватить с легкостью. Иллюзия свободы электронных средств связи. Иллюзия того, что ты растворен среди миллионов таких же, как ты. Маленький, незаметный. А тебя видят, тебя прослеживают, тобой занимаются. Если захотят, то дадут побарахтаться, а потом, перед тем как другие, дуболомы, выломают дверь квартиры, секунда в секунду, следящие пришлют сообщение: «Встречай гостей, валенок!» – а я не валенок, это они – валенки, валенки с клавами, опутанные проводами, с антеннами и прочим дерьмом, я им не дамся, мне им даваться никак нельзя, много дел, слишком много!

В комнате, где за компьютерным, со множеством полочек, стеллажиков столом сидел Иван, пахло пылью. Кривые половые доски. Гардины, старые ковры на стенах. Завершив сеанс связи, Иван оставил компьютер включенным, переоделся и успел покинуть съемную квартиру в многоэтажном, обшарпанном доме за несколько минут до того, как возле с визгом затормозили сразу несколько машин и сотрудники конкурирующих служб наперегонки бросились к подъезду, толкаясь и матерясь, втиснулись в дверь. С наклеенными усами и бородой Иван в это время уже стоял возле торгующего пивом ларька, дешевый плащик плотно застегнут, потертый берет, дешевые брючки, сумка через плечо. А еще – очки в большой пластиковой оправе. Потерявший работу инженеришка. Уволенный бюджетник. Выгнанный за аморалку школьный учитель.

Иван тщательно отсчитал деньги, просунул их в окошко, взял бутылку пива, сдул появившуюся из горлышка пену, сделал глоток, скосил взгляд. Чуть в стороне стояли две черные машины с затененными стеклами: бойцы криминальных, объединившихся для его поисков кланов чуть опоздали. Иван слегка улыбнулся: было лестно, что за ним охотится столько людей! Уголовники, менты, эфэсбэшники, присланные албанскими наркоторговцами громилы. Эти, правда, где-то задерживались. Еще должен быть кто-то. Скажем, от министерства обороны. Потом Иван подумал, что на самом-то деле все они, сами того не подозревая, работают на одного-единственного человека, на Илью Петровича, отца Маши. Как получилось, что мало чем выделяющийся человек достиг таких высот? Лампасы. Умение выстроить дела. Отец Ивана отказался покрывать обеспечивавших наркотраффик, а Илья Петрович согласился, ничего поначалу не требуя для себя, а потом, тихой сапой… И отец же все знал, обо всем догадывался, а молчал. Боевая дружба. Генерал когда-то спас жизнь полковнику. Не мог отец, не мог. Необходимость закрыть глаза на очевидное. Не говорить о главном. Не упоминать о важном. Этому надо учиться. Это тяжелая наука.

Он пил невкусное, горькое, теплое пиво и думал, что если вдруг все так повернется, что они с Машей поженятся – а он хотел только этого! – то как сложно будет ему, тяжелой наукой владеющему слабо, выстроить отношения с тестем, как сложно! Сложно, но придется, все-таки надо жить, жизнь-то продолжается, да – Иван икнул, допил пиво, поставил бутылку на тротуар, – да-да, жизнь продолжается, все забывается, остается – главное, – он пошел прочь, думая – что есть теперь главное? что? и простая мысль – выжить! – мелькнула в его голове: только выжить, остальное – приложится.

На маршрутном такси Иван доехал до вокзала. Там смешался с толпой, зашел в здание, потолкался у касс поездов дальнего следования, вышел. Начался дождь. Иван спрятался под козырьком над кассами пригородных поездов, быстро сунул деньги в окошко, получил билет на электричку. Потом зашел в мясной павильон расположенного возле вокзала рынка, поторговался за кусок постной свинины, спросив разрешения, ткнул пальцем в мясо, удовлетворенно кивнул – свежее! – но покупать не стал, вышел, купил хачапури и обжигающе горячий чай, постоял у круглого столика – напротив двое бомжей, мужчина и женщина, церемонно уступая друг другу, доедали кем-то оставленные кебабы, – съел хачапури, выпил чай. Мимо прошел его связник – продавец из магазина «Все для садоводов», – потрогал себя за мочку уха: внимание! вокруг опасность! внимание!