Дмитрий Стахов - Генеральская дочка

– Пальнуть? Он что? Пьяный? – вскричал в недоумении генерал.

– Не могу знать, Илья Петрович, – ответил Сашка.

Илья Петрович поморщился – предпочитал, чтобы Хайвановы обращались к нему «товарищ генерал», – нажал кнопку отбоя, связался с кухней и спросил насчет обеда. Повар-итальянец ответил – употребив оборот «мио дженерале», – что обед почти готов, и Илья Петрович начал одеваться: до приезда гостей оставалось не более получаса. Но обычно приподнятое настроение было испорчено: исчезновение полковника, то, что Дударев не включал телефон и не захотел даже выслушать посланца, выбивало из колеи. Что ж это получалось? Полковника, впервые за долгое время, не будет на званом обеде у генерала? Все обещавшиеся прибыть к обеду – за исключением милиционера-подполковника да двух гэбистов, отставного и действующего, – были людьми по сути штатскими, да и гэбисты с милиционером – какие служаки? Полковник понимал генерала с полуслова, а когда выпивал, то не терял – не то что прочие! – лица. Повязывая шейный платок, Илья Петрович с неприятным чувством отметил, как в последнее время Никита Юрьевич изменился далеко не в лучшую сторону, стал еще более желчным, упирал на свою независимость и намекал, что знает нечто, неизвестное другим. Это, последнее, тревожило сильнее прочего. Илья Петрович намеков не любил. Рубить сплеча – это по-нашему. Но вот Никита Юрьевич, с тех пор как погибла жена Ильи Петровича, об обстоятельствах трагедии выражался обиняками. Впрямую – ничего, а через окольные пути получалось, будто полковник винит во всем Илью Петровича. Вот так-так! Ишь ты! Сам ради официантки разошелся с женой, та – просто-таки сгорела от тоски, сын как раз заканчивал школу, а ведь это Илья Петрович, втайне от полковника, договаривался в высшем военном училище насчет Ивана, а теперь Никита Юрьевич расписывает сыновьи подвиги, Матросов и Гастелло в одном лице. И какое ему дело? А если бы – если бы! – и так? А если имелись такие обстоятельства, что оказались довлеющими? Ну, давай-давай…

Надо было поговорить напрямик, но Илья Петрович ограничился лишь тем, что прямо указал Никите Юрьевичу – мол, нечего расписывать подвиги вдали от дома, когда на южных рубежах Отчизны враги России продолжают вести грязные игры. Или забыл, как они каких-то двадцать лет назад сражались с хекматиарами и дустумами? Или… – Одним словом, полковник Дударев и генерал Кисловский крупно тогда поговорили. Потом, конечно, накатили по полстакана и хрустнули огурцами, но осадок остался. Еще какой! И что теперь делать? Да, надо позвонить, надо самому позвонить, самому поехать, позвать.

– Никита! – услышав после долгих гудков тяжелое «Да?» полковника, Илья Петрович взял с места в карьер. – Что за чертовщина? Я тебя жду к обеду. Без тебя не сажусь. А ты…

– К тебе не приеду, Илюша, – полковник говорил тихо, так, словно боялся кого-то разбудить. – Ты, Илюша, приборзел вместе с холуями. Хозяин мира! А для меня ты как был…

Слушать далее Илья Петрович не захотел, нажал кнопку отбоя, сорвал с вешалки пиджак, выходя из спальни, сильно хлопнул дверью, отправился на кухню.

Генеральский повар уже через несколько дней после приезда к генералу Кисловскому чувствовал себя лишним. Деньги Ильи Петровича, передаваемые повару еженедельно, в конвертах, не могли унять его тоски. Итальянец маялся почти по-русски. Произведения его кулинарного искусства брутально пожирались. Убивало отношение. В поваре боролись гастроном и человек, обыватель и художник. Человек нашептывал гастроному, что надо терпеть, что конверты с евро на дороге не валяются. Гастроном шипел, что не все продается, что даже хорошая цена не означает того, что его, работавшего в отмеченных звездами Мишлен ресторанах Нино Баретти, можно купить с потрохами. Когда же Илья Петрович появился на кухне, мэтр находился под влиянием гастронома и потому взглянул на генерала мрачно, исподлобья.

– Бона сера! – сказал Илья Петрович. – Что у нас на сегодня?

– Буайбес по-креольски, лосось с авокадо и утиной печенью, отбивные из страуса с креветками в чесночном соусе. – Нино отвечал по-русски, внятно, но с отчетливым акцентом. – На десерт шоколадный мусс с дикими ягодами. Напитки – граппа, кьянти, шабли.

– Во бля! – выдохнул Илья Петрович, воспринимавший слова повара как музыку сфер и не устававший ею восторгаться.

– Дженерале! – Нино чуть возвысил голос. – Если вы, как в прошлый раз, прикажете официанту поставить на стол соленые огурцы…

– Ниночка, милый ты мой! – Илья Петрович приобнял повара. – Ну надо же было мужикам водочку закусить. А хлеб я сам тогда порезал, толстые куски получились, прости, но у нас пословица есть…

Маэстро Баретти открыл было рот, чтобы дать генералу отповедь, но гастроном в его голове молчал, за дело взялся обыватель.

– Я подготовлю специальный столик для огурцов, черного хлеба и водки. – Обыватель заставлял не только идти у генерала на поводу, он заставлял терпеть и генеральские объятия.

– Спасибо, спасибо! И вот еще… Будут кое-какие… э-э-э… дамы. Они у нас, понимаешь, любят шампусик! Не брют! Ты давай сладкого и – побольше. Хорошо?

– Хорошо… – поморщился Нино.

Он хотел – в голове его слово взял художник, – сказать, что сладкое шампанское попросту вредно, что от него пучит, что дамы – и так в еде необузданные – потом, быть может в положениях пикантных, будут пукать, но художник вдруг смолк на полуслове, а обыватель никак не начинал своей партии.

– Хорошо! Я заказал на московском заводе два ящика.

– Предусмотрительный! – Генерал ослабил хватку и вгляделся в лицо повара. – И выйди ты к ним! Дамы так хотят с тобой поближе познакомиться. Прошу!

– Хорошо. – Обыватель все молчал, а художник заставил Нино снять со своего плеча генеральскую руку. – Хорошо…

Обед прошел на славу. Подполковник милиции славно похлебал буайбеса, оба гэбиста попили граппы, местная знаменитость, адвокат, человек с залысинами, узкой грудью и толстой спиной, от этого казавшийся составленным из двух разных тел, поел шоколадного мусса. Дамы запивали шампусиком страусиные отбивные, а Маша съела две порции лосося, толкнула ногой управительницу, та незаметно налила Маше еще шабли, и Маша выпила, вместо разрешенного отцом одного, целых три бокала. В голове у Маши и так уже шумело, а тут все показалось ей расплывчатым, все – милыми и добрыми.

Генерал оглядывал стол, улыбался что-то говорившему соседу слева, хмурился на слова соседа справа, но не слышал ни того, ни другого. Ему хотелось еще раз позвонить полковнику, но Илья Петрович опасался, что, если полковник вновь начнет говорить, будто бы он, генерал Кисловский, приборзел, сдержаться он не сможет, ответит-таки грубостью и о пробежавшей меж старыми друзьями черной кошке узнают все эти люди. А выйти из-за стола было неудобно: он же сам всегда говорил, что во время обеда никаких дел, что все телефоны должны молчать. Теперь, сдвигая брови налево и кривя губы направо, Илья Петрович пытался под столом набрать эсэмэску, но мешала дальнозоркость, к тому же генерал никак не мог определиться – что же должно быть в послании? Наконец Илья Петрович набрал слово «мир», поставил знак вопроса и отослал сообщение Никите Юрьевичу.