Дмитрий Стахов - Ретушер

При подъезде к ресторану, на дороге через парк, мне пришлось принять вправо и пропустить две идущие навстречу машины. Они промчались мимо на большой скорости, битком набитые разгоряченными молодыми людьми с бритыми затылками. «Хорошо погуляли, наверное», – подумал я. Поставил свою машину на стоянку, взял новую фотографию в раме и конверт с новой фотографией Минаевой, вышел из машины, поднялся по ступеням, потянулся к кнопке звонка и тут заметил, что окошко в двери, через которое на посетителей обычно взирал вышибала-швейцар, мой сосед, чуть приоткрыто.

Я толкнул окошко – оно открылось полностью.

Попытавшись через него заглянуть вовнутрь, я обнаружил, что не закрыта и дверь. Я нажал на нее плечом, вошел, а дверь, повинуясь пружине, захлопнулась за мной.

В холле ресторана было непривычно, совсем не по-вечернему тихо. И вокруг – никого. Я отметил, что освещение было включено не полностью: горели только бра над столиком справа от двери.

Сделав первый шаг к дверям, ведущим в зал ресторана, я на что-то наступил. Я отнял ногу: на полу лежала стреляная гильза.

Я поднял гильзу. Она свежо пахла порохом, была даже теплой. Приглядевшись внимательнее, я заметил, что весь пол усыпан гильзами.

Справа от меня кто-то тяжело вздохнул: за столиком, за которым вышибала иногда посиживал, изображая из себя администратора, он и сидел.

Руки сложены на груди, ноги вытянуты.

Невидящим взглядом он смотрел прямо на меня.

– Привет, Стас! – сказал я, чисто машинально кладя гильзу в карман.

Вместо ответа он выгнулся всем телом, потом завалился набок, его голова гулко ударилась об пол, он дернулся, замер.

Выпустив из рук фотографию, я подскочил к Стасу, перевернул его тело. Живот моего соседа был буквально нашпигован пулями.

Я огляделся по сторонам и заметил, что ведущая в туалет дверь закрыта неплотно. Я прошел к этой двери: закрыться полностью ей мешала нога лежавшего на полу человека. Я толкнул дверь.

Стены туалета были забрызганы кровью. Лежавший на полу человек был мертв. Я присел перед ним на корточки: в него выпустили целую автоматную очередь, крест-накрест перечеркнув его грудь. Тут я заметил еще одного мертвеца: этот лежал в одной из кабинок, последним движением жизни обхватив унитаз, в его затылке зияла дыра от контрольного выстрела.

«Здесь делать нечего! – подумал я. – Отсюда надо уходить! Как можно скорее!» Но вместо того чтобы броситься к двери на улицу, вошел в зал.

В зале ресторана были повалены столики, на полу лежали убитые и раненые. Один из них, ловя ртом воздух, повернулся на звук моих шагов и посмотрел на меня. Как бы защищаясь, он выставил перед собой перепачканную в крови руку.

Со мной что-то произошло. Я словно окаменел, но потом совладал с собой, прошел мимо раненого, остановился возле стойки бара. У стойки вниз лицом лежал еще один убитый. Под ним расплывалась лужа крови.

Я заметил стоявший на стойке высокий бокал с пивом. В нем медленно оседала пена. Я взял бокал, поднес ко рту, сделал длинный глоток.

Отличное пиво!

Вернув бокал на стойку, я увидел лежащего возле подиума для музыкантов человека в белом костюме. Это и был мой заказчик.

Подхватив фотографию, я подошел, остановился над ним.

Хозяину ресторана хватило только одной пули, попавшей точно в сердце; на контрольный выстрел стрелявшие позволили себе роскошь не тратиться. Подернутыми пеленой глазами он смотрел в потолок, колено правой ноги было согнуто.

После некоторого колебания я прислонил выполненный заказ к его ноге. Даже этой нагрузки нога не выдержала, медленно и неловко опустилась, фотография упала, рама ударилась углом об пол, треснула, развалилась.

Такого абсолютного равнодушия я еще никогда не испытывал. Все внешнее казалось игрушечным, ненастоящим. Вокруг меня лежали куклы. Переступая через них, я вернулся к стойке, взял бокал, оглядывая зал ресторана, допил пиво и только тогда вспомнил про минаевский конверт.

Минаева лежала под одним из столиков, скрутившись в клубочек. Ее слетевшая с левой ноги туфелька, как и гильза, еще хранила тепло. Видимо, ей было очень скучно одной: тот, кто был ею приглашен скрасить тягостное ожидание, лежал рядом, глядя в потолок остекленевшими глазами. Он был, как и Минаева, мертв. На столике стояло ведерко с бутылкой шампанского, от одного из двух бокалов осталась только тонкая ножка, второй, со следами помады Минаевой, был пуст.

Бокал шампанского перед смертью. Роллей, Ролекс, Роллс-Ройс.

Тут в холле ресторана послышался топот чьих-то ног. Я успел только распрямиться: в зал влетело несколько здоровенных мужиков с автоматами.

– Стоять, блядь! Стоять! – заорал мне в лицо один из них, камуфляжный, в маске. Слегка присев, он снизу ударил меня автоматом по скуле.

Падая, я успел услышать, как ударивший меня орет вновь:

– Руки, блядь, руки! Кажется, это он орал мне.

Какие там руки! Я уже проваливался в темноту.

Собственно, – все это было дорогой к ней.

Быть может, это прозвучит высокопарно, с претензией, но меня прямо-таки подмывает сказать: дорогой соблазна и греха. Я знал – она вернется, а значит, мы встретимся. Неважно, в каком обличье, неважно, когда. Знал всегда, даже в тот самый вечер, когда Лиза лежала на сыром речном песке, такая бледная, такая светящаяся.

Оказалось, проткнуть человеческую грудь, добраться острием до сердца значительно легче, чем иногда взять ножом кусок холодного масла из масленки.

Догорающий костер то вспыхивал почти что белым ярким огнем, то затихал, краснел, сжимался. Когда пламя поднималось ввысь, окружающая темнота сгущалась.

Лиза бросилась разнимать дерущихся как раз тогда, когда пламя поднялось. Пламя костра и, с другой стороны, сгустившийся сумрак сделали свое дело: только двое видели, что Лиза напоролась на оказавшийся в моей руке нож.

Один – из местных, тот самый, которому заткнул рот бывший отцовский сослуживец. Другой – мой, с того мгновения бывший, друг. Байбиков. Бай.

Возможно, он говорил на следствии правду.

Даже мне временами кажется: Лиза не напоролась, это я ее ударил. Но не нарочно! Я как раз завладел ножом – маленький был нож, ножик, складной, но лезвие фиксировалось, – рык закипал в горле, я собирался атаковать, я был защитником, я ограждал обиженных от злодеев. Сколько их было там, в темноте, я еще не знал. Быть может, там стояла целая толпа, с колами. Но я был готов сорваться с места и броситься на них, а тут откуда-то сбоку кто-то подскакивает, кричит, пытается схватить меня за руки. Что я должен был делать?

Как бы то ни было, она погибла от моей руки. Она бросилась не спасать меня, а, скорее, остановить. Обезумев от собственной силы, я собирался перерезать всех.