Дмитрий Стахов - Ретушер

Это были они! Я был в этом уверен! Те, кто завершил начатое мною. Исполнители.

Теперь, кроме меня, во дворе не было никого. Ну разве что торопливая кошка легко бежала по направлению к еще полным мусорным бакам. Вот она оказалась перед оставшейся от потного влажной дорожкой, замешкалась, сжалась в комок, перепрыгнула через дорожку и побежала дальше.

Вытекшая из потного кровь была почти черной.

Я вошел в подъезд, спокойно поднялся на нужный мне этаж. Дверь в байбиковскую квартиру была распахнута. В прихожей, скрючившись, обратив ко мне изрешеченную пулями спину, лежал охранник. Я перешагнул через него, заглянул на кухню, в маленькую комнату. Байбикова не было.

Я вошел в большую комнату. Посередине комнаты стояли две сумки, кейс с кодовыми замками. На столе все так же сохли остатки закусок, к полку пустых бутылок прибавилось еще несколько, к запаху затянувшегося застолья – душноватый, знакомый мне по ресторанному расстрелу запах пороха и крови. Запах уходящей жизни.

Я заглянул под стол. Там лежал второй охранник, его рука с пистолетом была направлена в сторону двери в прихожую, изуродованное пулями лицо еще хранило выражение сосредоточенности стрелка, готовящегося сделать важный, быть может, самый важный в жизни выстрел. Я вспомнил того потного, заброшенного в багажник: второй байбиковский охранник выстрелить все-таки успел.

За моей спиной кто-то кашлянул. Я вернулся в прихожую, потянул на себя дверь ванной, но она уперлась в бедро лежавшего на полу охранника, и мне пришлось сначала отодвинуть его большое влажное тело.

Байбиков располагался на полу между раковиной и стиральной машиной – той же марки, что и у моего отца. Он сидел с таким видом, словно изучал уведомление компании «Филипс» о высочайшем качестве производимой ею бытовой техники. Подняв на меня взгляд, Бай криво улыбнулся.

– В живот и в грудь, – сообщил он. – В голову – не успели.

Улыбка погасла, Бай кашлянул. Из его рта выкатился большой красный шарик, скатился вниз, разбился о кафельный пол, приобрел очертания раздавленной лягушки.

– Пиздец, – прошептал он, глядя на эту красную кляксу. – Подойди…

Я наклонился к нему.

– Не пристрелили! – Бай старался казаться совершенно спокойным. – Если выкарабкаюсь, опознаю… – Он отнял от низа живота руку: на его ладони лежал маленький цилиндр – коробочка для микрофильмов.

Это движение как бы отняло у Бая остаток сил: красные шарики начали выкатываться из его рта один за другим, лицо посерело, голова откинулась в сторону и гулко ударилась о стиральную машину.

Я подхватил коробочку, опустил ее в карман, повернулся к двери: вторая встреча с ОМОНом никак не входила в мои планы, а чтобы не дразнить гусей, я решил, пока не спадет ажиотаж с осмотром места убийства депутата Думы, погулять на своих двоих, без машины.

Конечно, я мог избрать другое, более подходящее место для соскребывания Байбикова. Не только потому, что Бай был человеком из большой политики – мне на нее всегда было плевать! – а потому хотя бы, что нас с ним связывали годы и годы знакомства, дружбы, прерванной, правда, после смерти Лизы, но старые друзья остаются друзьями всегда, даже если и переходят в разряд смертельных врагов. Даже если с ними не встречаешься, даже если об их существовании забываешь, они все равно где-то рядом, они – нечто вроде второго «я», от них никуда не деться.

Конечно, для старого друга следовало поискать более достойное место, но так уж получилось, что Бай был соскоблен мною в туалете ресторана, убран с использованием подручных средств – ногтей. Было бы у меня больше времени, я бы имел возможность поразмыслить, подготовиться более тщательно!

Нет, я действовал, подчиняясь импульсу.

Поначалу негатив сопротивлялся, не хотел поддаваться. Я стоял в кабинке и думал, что Таня может вот-вот потерять терпение, может сама поймать машину, может попросить охранявших стоянку поймать для нее тачку. Я торопился. Непонятно зачем, но я еще и расстегнулся, я для самого себя имитировал, будто собираюсь помочиться в низкий, какой-то разлапистый, к тому же голубой унитаз. Я старался на негатив не смотреть. А ногти все соскальзывали и соскальзывали. Я поплевал на кончики пальцев.

Словно шулер, готовящий коронный трюк, я подышал на них. Негатив упал на загаженный пол. Преодолевая отвращение, я его поднял. Он намок, и это тоже облегчило задачу. Я скребанул по нему, и эмульсия подалась.

За моей спиной, за закрытой дверью кабинки шла обычная сортирная жизнь. Кто-то мыл руки, кто-то, постанывая от удовольствия – в ресторане, как и в прежние времена, подавали хорошее пиво со всякими морскими деликатесами, – освобождал мочевой пузырь. Я снял всю байбиковскую фигуру. Застегнулся, положил негатив в карман, на ощупь, по-прежнему стоя к двери кабинки спиной, нашел шпингалет, отпер дверь, толкнул ее, вышел.

– Ну наш народ! – сказал тот, что блаженствовал у писсуара, тому, что стоял у раковины. – Воду спустить – западло!

– Не говори! – Стоявший у раковины смачно харкнул, посмотрел на меня в зеркало. – Новые русские, блин!

Эти двое наверняка подумали, что моя смущенная улыбка была ухмылкой неотесанного нувориша. Идиоты!

Что я делал, пока эксперты осматривали место преступления, пока велся опрос свидетелей, пока выносили трупы, пока сержанты осаживали любопытных, а журналисты пытались задать каверзный вопрос прибывшему на место главе столичной милиции?

Ощущая небывалый прилив сил, я гулял.

С аппетитом позавтракал в молочной закусочной, где перепробовал несколько сортов йогурта. Молочной кухни мне показалось мало, и, проехав несколько остановок на троллейбусе, я направился в только что открывшуюся пиццерию, где оказался единственным, но зато очень прожорливым посетителем.

Выйдя из пиццерии, я вновь погрузился в троллейбус, поехал в сторону от центра, вышел, прошелся вокруг стройплощадки на Поклонной горе. Рабочие только начинали трудовой день, и я отметил, что особого энтузиазма они не выказывали. Потом проголосовал, и меня отвезли на другой конец города, в большой универмаг, где я купил приглянувшуюся мне дорожную сумку. Сумка была кожаная, очень дорогая, мне абсолютно не нужная, но, расплачиваясь, я испытал большое удовлетворение.

Окружающее было несколько размытым. Таким, словно по краям навинченного на объектив простого фильтра был тонким слоем нанесен вазелин. Четко я видел только то, что было прямо передо мной. Боковое зрение отсутствовало начисто.

Там же, в универмаге, я купил солнцезащитные очки, тоже очень дорогие; с сумкой на плече, с очками на кончике носа зашел в парикмахерскую, где попросил меня побрить.

– Мы не бреем, – сказала мне мастерица с венозными ногами. – СПИД! Все боятся!