Михаил Берг - Вечный жид

Ишь, спелись-то как, и, заметьте, каждый день: ля-ля-ля и ля-ля-ля, как супружница антонина с соседкой, что, между прочим, тоже намекает, ибо жидомор наверняка и его вербует, ага, если не уже, чтобы потом вместе на меня и накинуться, так и есть, вон опять в мою сторону смотрят, так и есть, обо мне говорят, ни-ни, и не заметил ничего, и в сторону масона этого не глядел, а на цветочки, на герань, что на окне стоит, ага, вот и ванечка ухо свое крутит, так гиппократу иванычу и скажу, шышел, мышел, вышел, что в их сторону и не глядел, а они тем временем, пользуясь моим положением, взглядом излучали, и сейчас, ах ты, опять смотрит, и я посмотрел, теперь скажут, вот он на нас специально глазеет, ибо делать ему нечего, и никакой теории инфрадвижений у него и в помине нет, он ее сам выдумал, что коллеги ученые и подтвердить могут, и тут что-нибудь еще такое подпустить, чтобы запутать меня окончательно в свои масонские связи, ибо я категорически утверждаю, так и так, находясь на временном излечении, оказался и так далее и тому подобное, нет, надо как-то иначе, мол, так и так, я, конечно, глубоко извиняюсь, но, желая очистить свою биографию, да, да, да, по невозможности своей пишу, ага, из непонятости своей пишу, ибо нахожусь в безвыходном положении с временным перерывом стажа научной работы, хочу признаться во всем полностью, обелив белое и подчеркнув черное (ах, масон опять смотрит, нет, надо писать подробней, чтобы поняли и за дурака не считали), ибо я, будьте любезны, всегда из вежливой жизни ко всем относился, у меня даже привычка такая есть, ага, так и напишу, утром, к примеру, еще в своей научной жизни, встречаю в лифте еврейчика чернявенького с верхнего этажа, его еще чаще других встречаю, всякий день в своей квартире торчит (где работает, кстати, не знаю), с собачищей своей овчарищей (всегда без намордника), и сколько ни встречу, всегда ему вежливо скажу: добрый день, вот так, мол, вечером обратно встречаемся, с портфельчиком идет, я ему: здравствуйте, извиняюсь, а он с удивлением так помолчит, глянет и опять: добрый вечер, значит, как, мол, иначе можно, в одной парадной живем, ага, все люди-человеки, но я-то вижу - дистанцию выдерживает, презирает, с высот своих мысленных нисходит, а так я для него тля, плюнь да разотри, без всякого равенства, такое дело, обращаю ваше внимание, а в чем существо-то, ну, я навеселе всегда, признаю, не без этого, но по допущению, так сказать, по малости, отдыхая от научного труда душой и телом, без позволений разных, ну и что, у меня привычка, будьте любезны, есть, ага, так и напишу, пусть знают, выхожу, к примеру, на общественную кухню, где никого, кроме старухи степановны, не существует, и все равно говорю: здравствуйте, люди добрые, а эта-то, степановна, глянет, сплюнет, вошь старая, и тарахтит: глаза бы мои на тебя, лешего, не глядели, срам-то, срам, что ж ты, кузьмич, в трусне на кухню коммунальную выходишь, старый ты человек, подумайте, другой бы взопрел, наорал бы, мол, посмотри, извиняюсь, сперва на себя, ты ж аппетит и тот искривляешь и так далее, а у меня в голове разное бродит, я теорией причино-следствий озабочен, но я повернулся, честное слово, в комнате, что вторая по коридору, облачился, возвращаюсь и говорю: извиняюсь, если что не так, здравствуйте, люди добрые, степановна опять глазом стрельнула, ртом беззубым прошамкала и опять: глаза бы мои тебя не видели, идол, ага, без понятий человек проживает, окрысился на своей жилплощади, вот, и ничего знать не желает, а жалко оно, то есть, чего имею в виду, не степановну, конечно, жалко, она уже ничего не петрит, а вежливого понятия, которое, подчеркиваю, всегда уважал и которое теперь без вины пропадает, ибо я ведь ко всем так, даже к дочке своей, нинке, которая третий год как, извиняюсь, испортилась и исподлилась, мало сказать, вот, вот, десятилетку, будьте любезны, кончила и шастать начала, ну, дела, знаться с кем не следовало, а ведь каково мне на отцовском месте, когда у нас комиссия ученая вот-вот приехать может, мол, так и так, перенимаем творческий опыт, существование такое наблюдать, ведь понятия ни у кого нет, утром спускаюсь с чебурашкой в первый раз, собачка наша, которую держим, около скамейки, где сидят бабки наши, журналистки, кто-то их прозвал, которые все про все, николая встречаю, он и сообщение делает: твоя-то уже с двумя новыми пошла, - иерархический ты человек, николай, извиняюсь, говорю, тебе болезнь твою в постели беречь надобно, а ты за ненадобностью по утрам вскакиваешь, ага, николай, ломит его, руки-ноги подрагивают, не по-пьяному, он и в рот никогда не пробовал, а из-за болезни инвалидной, в детстве приключившейся, с поливитамином название сходит, ему бы к подушке прижиматься, и он туда же, я-то понимаю за что: он свою действительность предъявить желает, даром, мол, что двигаться почти не могу, ноги почти через уши ставлю, зато все примечаю и при случае выковырить из себя могу, а что примечать здесь, бедствие все, будьте любезны, примечать горазды, это точно, а здесь: вы уж разберитесь по-тщательному, как такое происходит, ну, я всегда антонине васильевне, супруге своей, говорю, антонина, не обладаешь ты вежливым пониманием, разве можно на всю улицу позорить, а она, конечно, придет изработанная на службе усталостью - и терпения для жизни не хватает, нервами своими же колется, вот, каждый вечер одинаковая история, загоняет нинку домой с улицы, те, отмечаю, если не зашли еще куда, сидят под грибком, что напротив поликлиники, в детском саду, на ночь закрываемом, на гитаре звенят и голосами гогочут, встанет посередине, я о супружнице своей, между парадной и грибком, и орет: нинка, нинка, иди домой, кому говорю, отцу плохо, а к тебе, проститутка, это к подружке обращается, что три года как завлекала, а к тебе с милицией приду посмотреть, какой притон устроили, вот, честное слово, кричит, но ближе не подходит, так как раз за ней побежали и в лифте изметелили, что антонина три дня после бюллетенила, а потом среди ночи десять раз встанет, по коридору в замочную скважину посмотреть: вернулась ли нинка, не привела ли кого к себе, однажды на кухне их вместе с хахалем застукала, видно, невтерпеж ему встало, хорошо еще малый безропотный оказался и сам спровадился, а так лихо было, вот так и напишу, ну, пусть знают, в какой обстановке открытия делают, ибо, так и так, и тут что-нибудь такое хлесткое, да, а внизу, как спустишься, степановна, вошь, извиняюсь, белая, или из старух, кто рядом у парадной целый день высиживает, обязательно выворачивать начнет: опять из нинки твоей ухажеров в лифте, паразит, изгадил, это что же делается, или убирать за вами должен кто, ни ступить, ни продыхнуть, по-хорошему, кузьмич, приструни, а то в жакт жалиться будем, ну что, будьте любезны, на такое скажешь, ведь возьми глаза в руки, разве нинка в лифте-то мочится, разве ей сподручно, да и разве в их одной парадной такое - это дело житейское, это везде без продыху так, нет, не хватает терпения у народа, теперь все фигурально на улице больше живут, а если как у них - центр торговый на углу, так и подавно, и ведь столько старухам этим объяснений делал, положение разъяснял, но - не понимают, хоть убей, а сами, кстати, только толкучку в транспорте создают, да, усовершенствование предлагаю, ездют куда попало, когда народ ошалелый битком набивается, я бы и закон такой издал, чтобы старух бесполезных в «пик» не пускать, я вот никуда не езжу, ибо наука, да, не терпит суеты, а они, извиняюсь, из любопытства склочного катаются, вот и еще отметить хотел, как в субботу вечером володька приехал, из-за которого и история приключилась, это тоже понимать надо, володька, антонины моей первый сын, не наш, а ее первого мужа, что с фронта не вернулся, его, когда антонина еще брюхатая была, забрали, все четыре года почти протрубил, на курском варился, геройствовал, антонина рассказывала, приезжал раз, медалями звенел, они такое любят, герои эти, а потом в конце сорок четвертого в окружение попал, две недели по лесу плутали, кору ели, ага, это потом рассказывали, половину ихних перестреляли, вот, а когда на своих вышел, его тут же за ненадежность-неблагонадежность в трибунал, поговорили-приговорили, ну а характер у него нервный был, что-то повздорил, нашалил - и пропал человек, а я это так понимаю: спокойствия не хватало, ну, дергался постоянно по пустякам, пену пускал, мы же с ним всегда в соседних домах, напротив жили, вот и допускался, так и так, а я ведь тоже, будьте любезны, три годика отвоевал, знаю, как пехота, не в упрек сказано, в атаку ходит, когда винтовку из окопа высовывают и не глядя палят, ага, потому что зазря бесполезно пропадать - и вот, не пропал, скольких уж пережил, потому что попусту не пылил, не высовывался - и неприспособлен, да и зачем, мне еще в школе говорили: ты, ухов, хотя и неспособный, но другим не мешаешь (ага, это я тогда неспособным был, ибо что я потом теорию придумаю, никто и не ведал, оно, конечно, так всегда бывает, все великие люди поначалу в дураках ходят), не то что корнеев, а корнеев - это петр, петька, муж первый антонины, дружок ученический, горячая голова, для дыма и сгорела, вот, а фронтовиков теперь еще сколько хочешь есть, разве об этом думали, и до сих пор есть несговорчивые, которые фанфаронно проживают, алене, что в точке пивной торгует, на пене мильон помогают сопоставить, вот я знаю, кстати, хорошо б внимание обратить, ибо по пустомельству все, но все ругают, а я скажу, зачем туда народец ходит, разве только чтоб глаза залить, не фигурально, не так: жизнь сообщениями друг другу разбавляют, как и николай-инвалид, что ноги через бок ставит, действительность свою предъявляют, ага, а воевать или еще чего там - так они хоть сейчас, хоть и кроют теперь все будь здоров, я здесь без солидарности, за недостаточность нашу, но есть и геройские облики, да, о чем с удовольствием сообщаю, благодаря наблюдательности, вот, к примеру, аркашка шарапов, ему руку под локоть под москвой оторвало, орденоносный человек, прошлой осенью, в ноябрьские, под автобус попал, ага, было дело, помню историю с ним, в винном стояли, он рукой своей единственной две бутылки рома кубинского ухватил, но цепкость не та, одна выскользнула на пол и у ног разбилась, ну, очередь даже замерла, да, аркашка посмотрел, как течет она, пошевелил губами, а потом как шарахнет второй бутылкой об пол, да завались ты, он, извиняюсь, иначе, конечно, сказал, но не по-писаному, не могу бумагу оскорбить невежливым, да, так и так, это натура уважительная, это простор нашинский, таким еврейчикам с портфелем недоступно, да, я потом домой пришел, антонине рассказываю, она сначала засмеялась, а потом плакать начала, потому что жалеет, вот так, говорит, за что боролись - на то и напоролись, нет, будьте любезны, я ей тогда сразу, отмечаю, сказал, незаконно, антонина, болтаешь, без понятий, извиняюсь, говоришь по-бабьи, положения не выясняешь, но это она от усталой жизни и терпения, которое истрепывается, будьте любезны, сначала в проходной целый день сиди, пропуска мелькающие разглядывай, а потом шаром по магазинам продуктовым катись, женское свое исполняя, следовательно, ага, нинка еще, существование понятное, буквально говорю, да, ну а вот соседа верхнего, что почему-то дома все время торчит и только овчарищу свою без намордника выгуливает, чего тут грешить, не очень чего-то, на масона уж больно похож, это я в книге одной читал, даже сам не знаю, что со мной делается, но проходит мимо, а у меня аж нутро поджимается, да, как начальство какое-то, напрягаюсь весь, будто обязан ему чем-то, а что, извиняюсь, вроде особенного, брючки да портфельчик, да и сам ему всегда вежливо, улыбаюсь, дверь раз открыл, здравствуйте, будьте любезны, а у самого скребет что-то, ишь, думаю, масон эдакий, развели их, душа не принимает, неприятно, вот я, ведь если мыслью напрягусь, и сам кой-чего понимаю, вот слова ломаются, так их подберу потом, подчищу, как водится, выговорить не получается, ну да это ж как, а он с высот мысленных взирает, сдержанность свою проявляет, а отношения нет, ага, чувствую, да только не сказать, но ведь это и слепому видно, ну, вот, к примеру, у нас чебурашка, с ладонь величины, а у него зверина, в лифте не помещается, а почему, спрашиваю, почему так, чем хуже-то, и это, кстати, спокойствия не дает, разобраться бы надобно, товарищи дорогие, потому что ситуация, вот, ибо даешь национальную политику, но того, за масонами, будьте любезны, глаз да глаз нужен, да, а в субботу володька приехал, так и так, он в отца, коренева или корнеева, я уж не помню, подобием выпадает, горячечный, а от спиртного вообще мышление теряет, сам-то он грузчиком в перевозке мебели вкалывает, но деньги почти все проветривает, а когда жена из дому выгоняет, не без этого, приезжает к антонине, как к матери первой, и клянчит, ага, отмечаю, как все приключилось, и не упомню, хотя свидетельствовать могу, я среди ночи с головой тяжелой, так как уже тогда выписки делал, сами понимаете, коллеги дорогие, цитаты там, источники и разное вдохновение, творчество, короче, так и так, после серьезной научной работы на шум голосов в коридор вышел и увидел парня высоченного, в шапке котиковой ободранной, а перед ним нинка, бесстыжее женское существование, почти в одном, извиняюсь, белье, да, с мутной головы мне и привиделось, что это хахаль очередной в коридоре снюхивается, и я, сам ни о чем не думая, фигурально кусок старого карниза на котиковую шапку и опустил, вот, так и началось, так и отписываю фактически, володька меня почему-то все на лестницу выволакивал и там руками, к мебельным сооружениям приспособленными, метелил, ага, только раз я вывернулся и на задвижку в коммунальном туалете закрылся, так как, подтверждаю, не о своей жизни заботился, а, так сказать, о коллективной, да, талант принадлежит народу, так и так, и мы не позволим, и тут что-нибудь такое добавить, мол, индивидуализм и прочее лихачество, но володька ногой задвижку выбил, до сих пор как показание оторванной лежит, и опять меня на лестницу поволок, антонина, скверно воя, в женском нижнем, на лифте вниз за помощью поехала, с ней, от ужаса подскуливая, чебурашка увязался, а ежели б не степановна, единственная на шум выскочившая, будьте любезны, переключил бы володька мое существование, мне не принадлежащее, а обществу, на другую работу, ибо он как заладил, щелкопер, это за то, что ему на работу правду о его поведении писал, так и отвязаться не мог, а я, когда отлежался, причем время просто так не терял, продолжал делать выписки и двигать теорию, ибо как раз все мысли об инфраследствиях тогда в голову и полезли, специально по всем частным квартирам ходил, пытаясь подписи под заявлением собрать, но это пустое, не поставили, а что я такое кому-нибудь сделал, нинка говорит, мне, мол, домой из-за тебя идти не хочется, а что, разве руку когда поднял, невежливое сказал, а если отец учить не будет, куда будет течение, даже степановна, которой, значит, человеческая благодарность, и та, будьте любезны, ну, с ней понятно, у ней сын единственный пять лет назад как захлебнулся, так она и остановилась, ну, захлебнулся, смешно сказать, но медицина утверждает, лежал, естественно, под хмельком в постели, пузырек слюнный в горло попал - и к утру холодный весь, потому что болезнь у него водонепринимаемая какая-то, тогда понятно, вам, конечно, трудно, дорогие коллеги и товарищи, медицина утверждает, мол, так и так, вот, а володька, когда уходил, все грозил, погоди, мол, я тебя, щелкопера, извиняюсь, разэтакого, на куски вонючие разрежу, и подобные угрозы, а личность у него несвоевременная, искажающая, неоформленная пользой, весь в отца, коренева, а я к нему только с вежливыми понятиями, получается, за правду страдаю, как, выходит, джордано бруно, которого масоны сожгли, вот я не понимаю, разве я, извиняюсь, только о личной, подчеркиваю, пользе пекусь, я только хочу досуществовать до мысленного предела и не так, а антонина говорит, ой, глаза бы мои тебя не видели, не понимаю, не кричи, говорю, вчера целый день перебирал все свои бумаги, которые, представляю, свидетельства с жизни, и нашел листочек, нинка еще в первый класс ходила, начирканный человечек и подписано - папка, а теперь так, ваши рубрики, само собой, просматриваю ежедневно и разъясняю кому могу, поэтому обращаюсь за взаимопомощью и ограждением, так и так, будьте любезны, теперь попал в безвыходное положение, когда нет никакой возможности для науки, а в это время плетется разная паутина, ибо в компании самой неподходящей, о чем гиппократу иванычу не раз сообщал, но бесполезно, что намекает на уже возможную завербованность, ибо масон не дремлет, каждый день ля-ля-ля, ля-ля-ля, и я прямо головой чувствую приливы и отливы, взором вербует, а у меня есть подозрение, что ивушка, которого плакучим кличут, возможно, кличка, точно не знаю, тоже их космический агент, но им мало, они хотят главаря, вот за меня и принялись, лучи космические испускают, что с научной точки зрения понятно, так как есть подозрение, что сигналы как-нибудь, так сказать, фокусируются, а потом через их представителя, жидомора проклятого, маятника ихнего, на меня и облучают, чтобы быстрее сдался, ага, вот, пожалуйста, опять смотрит, сам только вид делает, что с ивушкой плакучей калякает, а сам только на меня и смотрит, а я нет, я вот на ванечку погляжу, он хоть и дебил, ухо вертящий, буду резать, буду бить, все равно тебе водить, и рожи разные корчит, но, так и так, вот опять голова раскалывается, потому что не выдерживает напряжения, ага, вот герань на подоконнике, сейчас бумагу у гиппократа иваныча попрошу и все с памяти запишу, мы еще посмотрим, кто кого, мы посмотрим, а пока и отдохнуть можно, вот и глаза закрою, а ты излучай, мне с закрытыми глазами ни один масон, ни-ни, вот так и полежу, а ты как думал, ну-ну, только так, ага, мы тоже, так сказать, не лыком шиты, я уже того, научился с ним бороться, вот и полежу с закрытыми глазами, а потом и напишу, мол, так и так, ну ничего, слова я потом придумаю, а сейчас полежу, вот.