Тибор Фишер - Идиотам просьба не беспокоиться

Искушение вмазать ему по роже – чтобы в следующий раз этот придурочный видел, куда идет, – было практически неодолимым. Джим вдруг с ужасом осознал, что не сделал этого лишь потому, что шел на встречу с клиентом и кровь у него на рубашке смотрелась бы несколько вызывающе. С ним явно творилось что-то нехорошее. Ему нужно было как следует отдохнуть.

Он нашел нужный дом и, отдуваясь, поднялся пешком по лестнице; четыре пролета по крутым ступенькам. По странному совпадению офисы всех перспективных клиентов располагались на любом этаже, кроме первого, и обязательно в здании без лифта. Это была совершенно новая компания, состоявшая из единственного дизайнера с козлиной бородкой и образованием не выше среднего.

Но дизайнера на месте не оказалось.

– Мы пытались вам позвонить, – сказала секретарша с поразительно искренним участием. Полчаса назад маму дизайнера увезли в больницу, и ему пришлось срочно сорваться. Мобильный у Джима был выключен, потому что он не купил новую батарейку, а батарейку он не купил потому, что у него не было на нее лишних средств; у него не было лишних средств и на мобильный тоже, но не иметь мобильного телефона сейчас считается неприличным. И вот ведь что самое мерзкое: это была действительно уважительная причина. Джим чуть ли не пожалел, что это было не обычное «забыл о встрече» или «еще не пришел с обеда» – тогда бы он с полным правом обиделся, психанул и вычеркнул бы эту контору из списка возможных партнеров.

А теперь ему придется тащиться сюда еще раз, чтобы выслушать сто и одну причину, почему они не нуждаются в его услугах по созданию веб-сайта для их компании. «Вот он я, – невесело размышлял Джим, – в нужное время и в нужном месте, но у меня все равно ничего не выходит».

Когда он вышел обратно на Олд-Комптон-стрит, его едва не сшиб в канаву здоровенный байкер, который вывалился из бара, где торговали спиртным навынос. Мужик был действительно слишком здоровый, так что Джим даже не стал рассматривать гипотетическую возможность набить ему морду и ограничился выразительным взглядом. На спине его черной косухи было вышито – в мастерском исполнении – изображение скелета на мотоцикле. Это был крепкий и мощный скелет с хорошо развитыми грудными мышцами, массивными ручищами, высокими резкими скулами и идеальной осанкой. Увешенный всякими металлическими прибамбасами, в бандане на черепушке и с косой за плечами, скелет улыбался во все тридцать два зуба. Внизу была надпись: Смерть гоняет на «Харлее» .

Это тоже была ложь. В прошлом месяце Джиму пришлось исполнить одно неприятное поручение: у его соседа была собака, старый-больной кокер-спаниель, которого нужно было свезти к ветеринару, чтобы тот его усыпил. Поначалу Джим переживал, что его полная неспособность выказать пусть даже видимость жалости к этому шелудивому псу говорит о его столь же полном бездушии; но даже он возмутился, когда увидел, с каким скучающим видом ветеринар исполняет свою работу. Еще секунду назад Осло был глупым, глухим и вонючим псом и вдруг стал просто комком грязной шерсти. От его собачьей индивидуальности не осталось вообще ничего. Ничего. Ветеринар даже и не попытался как-то смягчить боль утраты, не сказал Джиму ни слова сочувствия. Его больше заботило, как бы успеть выпить чаю в промежутке между двумя посетителями.

Смерть не будет ни наглой, ни дерзкой. Она не будет изящной и утонченной. И сексапильной не будет, и впечатляющей тоже. Смерть – слово женского рода. Но смерть – это не женщина, а мужик типа того ветеринара. Равнодушный. Скучающий. Ему наскучило людское позерство, и сами люди наскучили тоже. Он лысый. И толстый. И плохо одет. Ему нечего нам сказать. У него нет ни такта, ни денег, ни перспектив. Он невыразительный и незаметный. У него маленький член. Он из тех, кого если и приглашают пойти на футбол, то в последнюю очередь; из тех, кто будет скромно сидеть в длинной очереди, дожидаясь пособия по безработице. Смерть – это маленький мусорщик, тихий, как мышь. Он ездит в общественном транспорте и никогда не скажет ничего интересного.

Джим вернулся к себе в контору. Бетти был на месте, хотя делать ему было нечего. (Впрочем, он всегда находил, чем заняться со своим обожаемым компьютером.) Бетти даже не спросил у Джима, как все прошло с клиентом; он был полностью поглощен какой-то бродилкой-стрелялкой, но не играл, а ломал коды паролей и переписывал их заново.

Когда Джим познакомился с Бетти (который шел в качестве бесплатного приложения к партии машин из одного обанкротившегося компьютерного магазина), тот – в приливе непонятной, нетипичной для нашего времени и совершенно безумной откровенности – рассказал ему, что так его звали в школе и что он ненавидит это дурацкое прозвище. От школы тебе не избавиться никогда, хотя поначалу и кажется, что ты распрощался с ней навсегда. Джим использовал любую возможность, чтобы назвать Бетти его школьным прозвищем. Потому что – к чему отрицать очевидное? – все мы любим терроризировать ближних.

Сейчас в фирме Джима осталось лишь два человека: сам Джим и Бетти. Вообще-то, если по справедливости, Бетти – компьютерный гений – достоин был лучшей участи. Если по справедливости, он должен был бы работать в каком-нибудь крупном правительственном учреждении на должности старшего программиста. Их же фирма использовала в работе уже готовые программы, которые Джим был вполне в состоянии освоить самостоятельно, если бы дал себе труд внимательно прочитать руководства. То, что Бетти работал в фирме у Джима, было сродни тому, как если бы какой-нибудь средней руки бакалейщик нанял Эйнштейна, чтобы тот подметал полы у него в магазине.

Тогда почему Бетти не уходил? Джим много чего не умел. Не умел ездить на одноколесном велосипеде, не умел жонглировать мачете и не говорил по-португальски. Но при наличии времени и желания он мог бы добиться некоторых успехов в любой из этих областей. Бетти же не умел общаться с людьми. И был патологически не способен этому научиться. Например, он не мог никому позвонить. Если бы у него в доме случился пожар, то он бы скорее сгорел заживо, чем позвонил пожарным. Он мог заставить себя ответить на чей-то звонок, да и то не всегда и скрипя зубами (и если такое случалось, потом он весь день себя чувствовал абсолютно разбитым); но позвонить сам он не мог – как не мог, например, сделать тройное сальто назад.

При таком роде деятельности Бетти мог бы заработать себе на хлеб с маслом, если бы работал дома. И Джим, кстати, тоже. Но они были связаны неким причудливым пактом обоюдного обнищания. Джим недоплачивал Бетти с самого начала; потом – чувствуя себя при этом последней сволочью, – Джим наполовину урезал ему зарплату с двухсот до ста фунтов в неделю, объяснив это фантастической невезухой с клиентами (чистейшая правда) и клятвенно заверив Бетти, что сокращение зарплаты – мера исключительная, чрезвычайная и, разумеется, временная. Когда Джим понизил зарплату Бетти до пятидесяти в неделю, он втайне надеялся, что Бетти возмутится и сам попросит расчет. Бетти не получал ни пенни уже два месяца, но номинально он оставался штатным сотрудником на твердой ставке, стало быть, сам Джим оставался его начальником. Джим подумывал о том, чтобы сократить Бетти зарплату до тридцатки в неделю, но решил, что не стоит, поскольку подобный шаг выставил бы его самого в крайне невыгодном свете – из злостного и даже хамского эксплуататора он бы превратился в эксплуататора патетического, а Джим ненавидел патетику.