Виктор Левашов - Сочинить детективчик

Уже в самом названии серии был манок для читателя. Не для всякого, конечно. Кое-кто брезгливо поморщится: чтиво. Ну, имеет право. Да, чтиво. На «Букер» такое не выдвинешь. Но много ли читателей даже у лауреатов «Букера»? Судя по тиражам, — три тысячи. Пять — потолок. А детективы расходятся десятками тысяч. Главное, чтобы чтиво не было откровенной халтурой. Человек платит за книгу свои, трудно заработанные деньги. Он имеет право на уважение. А как автор может выразить уважение к читателю? Только одним: писать на пределе своих возможностей. Возможности небольшие? Уж какие есть.

Леонтьев не обольщался насчет своего таланта. Давно понял, что «Войну и мир» он не напишет. Но халтурить себе не позволял. И когда Паша начинать нудеть, что вот, другие выдают по шесть «Незванских» в год, а у нас и по три не выходит, всегда говорил:

— Ты хочешь научиться писать или гнать халтуру? Так этому учиться не надо, само получится.

Идея «Полиции нравов» была не новая и придумана не Леонтьевым. Лет двадцать назад, когда в Москве только начали появляться видеомагнитофоны, был такой американский фильм. Маньяк-наркоман, проститутка, честный полицейский. Хороший фильм. По тем временам, когда еще не объелись голливудскими боевиками, очень хороший, с динамичным действием, которое позже стали называть экшеном. Еще была французская книжная серия с тем же названием. Выходила лет тридцать. Может быть, до сих пор выходит. Покетбуки по пять-шесть листов. В одном московском издательстве Леонтьев прочитал перевод двух выпусков. Содержание стандартно-убогое: труп, расследование, наручники на преступнике. Перевод был плохой, поэтому не издали, не заиграли идею.

А между тем идея была богатая. Чем больше Леонтьев думал над ней, тем больше скрытых возможностей находил.

Сюжеты — ночная жизнь большого города, вся замешанная на сексе. Проститутки, сутенеры, подпольные бордели, педофилы — это само собой. Порнобизнес, секс по телефону, торговля «живым товаром», даже международная. Секс-туры для иностранцев — весь Интернет забит такими объявлениями. Брачные аферисты. «Черные фотографы», шантаж. Ревность с ее безумствами. Жена «заказывает» ревнивого мужа, чтобы не мешал ей с любовником. Муж, желая испытать верность жены, нанимает жиголо, чтобы он ее соблазнил. Да мало ли что еще.

Под этим соусом даже политика проходит. Министр юстиции, застуканный с проститутками в бане, или «человек, похожий на генерального прокурора», — чем не сюжеты?

— В этом что-то есть, — оценил Акимов, когда Леонтьев растолковал суть задумки. — Но в МУРе нет полиции нравов. И вообще в милиции нет. Я читал, когда-то пытались создать отделы по борьбе с преступлениями сексуального характера. В этом роде. Но почему-то не вышло.

— Есть или нет — не важно. Специалисты по таким преступлениям есть? Есть. Как по убийствам, квартирным кражам, наркотикам. Вот их и называют «полицией нравов».

— А французы не возьмут нас за жопу за то, что мы скоммуниздили у них название серии?

— Не возьмут. До таких тонкостей наше авторское право еще не дошло. Названия законом не охраняются.

— «Полиция нравов». А что? Мне нравится. С чего начнем?

— Какой ты быстрый! Тут еще думать и думать. Ошибемся с первым романом — сливай воду.

— Что ж, давайте думать, — согласился Акимов и взялся за остывший кофе.

Через некоторое время оживился:

— Забавную сцену видел в Москве. В Камергерском переулке, возле магазина «Педагогическая книга». Дочка попросила прислать ей кое-какие учебники. А перед магазином — книжные развалы. Какой-то парень смотрел-смотрел на книги, потом повернулся и хотел перейти на другую сторону. А вся обочина была заставлена тачками. И вдруг он ни с того, ни с сего стал пинать машину.

— Какую машину?

— Новенькую «мазду». Двухдверную. Дамскую.

— Почему дамскую?

— Мне так показалось. Маленькая. И цвет дамский — лиловый, «спелая слива». А ботинки у него пудовые, на толстой подошве. Краска с машины так и посыпалась.

— Что за парень? — проявил интерес Леонтьев.

— Высокий, лет двадцати пяти. Красавчик. Приторный, мне такие не нравятся. Волосы черные, длинные, собраны сзади резинкой в хвост.

— Пьяный?

— Нет. Может, обкуренный. Смахивал на художника. Папка у него была. Большая, черная. В таких художники эскизы носят. И музыканты ноты. Но на музыканта он не похож.

— По твоему описанию он больше похож на педика.

— Только не педик. Для педика он слишком такой… неухоженный.

— И что?

— Ну, поднялся переполох. Тетка кричит: «Ты что делаешь? Сейчас милицию вызову». Она хот-догами торговала с тележки. Он только глянул волком и за свое. И с такой злобой. Я бы даже сказал — с классовой ненавистью.

— Чем кончилось?

— Приехали менты, забрали.

— А хозяин машины не объявился?

— Да я и сам хотел посмотреть на его реакцию. Или ее. Но слишком жарко было, не стал ждать. Я смотрю, вас это заинтриговало?

— И даже очень.

— Чем?

— Сейчас поймешь.

Леонтьев шевельнул компьютерной мышью, выводя монитор из режима ожидания, открыл почту. Что-то отыскивая, объяснил:

— Однажды мне дали в издательстве рукопись. Попросили отрецензировать и ответить автору. Роман был полной графоманией, но с претензией на интеллектуальность. Такой, знаешь ли, самый противный вид графомании. Я написал автору очень вежливое письмо. Ну, как обычно: «Ваш роман не вполне отвечает требованиям издательства. С уважением». И вот что он мгновенно ответил… Да где же это?.. Вот, нашел. Слушай: «Если вы ничего не понимаете в литературе, это ваше частное дело. Но не давайте оценку тому, чего вы по своей тупости понять не можете. Без уважения». Подпись. Понял?

— Что я должен понять?

— Паша, проснись! Мы уже полдела сделали. Ле Карре говорил: «Для романа мне нужны герой и финал. Остальное само напишется». У нас есть герой. Художник, непризнанный гений, которого жизнь так достала, что он готов сорвать зло на невинной «мазде». Теперь понял?

— А финал?

— Придумается!..

В тот же день нашли название: «Нарисуй себе смерть». Через неделю, после ругани, многочисленных правок и переправок, перебора фамилий, пролог был готов.

В один из знойных июльских дней в Камергерском переулке на перекрестке с Большой Дмитровкой шла обычная московская жизнь: торговали с лотков книгами и журналами, с тележек — мороженым и хот-догами. Солнце пекло нещадно, торговля шла вяло, продавцы и продавщицы покуривали, лениво переговаривались. Никто из них не обратил внимания на высокого молодого человека, который вышел из магазина «Педагогическая книга» и остановился возле развала с яркими детскими изданиями. Он был в черной футболке, в поношенных джинсах, обтягивающих длинные, и оттого казавшиеся тонкими ноги, в ботинках, тяжелых не по погоде. Его длинные черные волосы были собраны сзади и перехвачены резинкой.