Андрей Левкин - Мозгва

Да, он ощутил себя примерно как тогда на Б. Якиманке, но имел кому уже не просто как невнятное давление, но в формате личных недоумений. Разумеется, кома снова была где-то тут. Не такая внятная, как в прошлый раз, что ли, скрывалась теперь за домами, но куда более неприятная — раз уж перешла на личности. Или это где-то сверху шушукались, уточняя болезнь, которую ему выписать, чтобы от нее-то он и умер, — он уловил и такую возможность, но она явно была лишь скучной реакцией на то, что происходит что-то не бытовое. И значит, опасное.

Брат-кузен в квартире на «Филевском парке» жил всегда, О. ее с детства помнил, разные родственники-родители загружали сюда детей, чтобы те время проводили, а сами уходили к кому-то из них, родителей, кто жил в соседнем доме, где теперь в подвале «качалка». Потом к выросшим вместе детям добавились одноклассники брата; так и поехало, хотя последующие сокурсники и сослуживцы возникали уже в меньшем количестве, основной состав компании сложился именно с детских времен. А и то, удобно — все, в основном, жили неподалеку, а кто переезжал, тот вскоре и выбывал. Вместо них добавлялись чьи-то обретенные мужья и жены, кто-нибудь еще из новых знакомых брата, но общее число сохранялось: человек 10–12. Иначе, по правде, было просто не развернуться.

Понятно, это была не единственная компания в жизни О., да и какая уж она была его компания, он тут просто приблудился с детства. Впрочем, с ней были связаны некоторые лирические истории, но это уже было очень давно.

Квартира была небольшой, все ее помещения были какие-то камерные — кухня, комната побольше, комната поменьше, всем вместе и сесть негде. Так вот они и циркулировали, что добавляло посиделкам разнообразия и светскости. Впрочем, происходило все рутинно, как что ли у шахматистов, когда более-менее новые повороты возникают только хода после 20-го, да и то не обязательно. Примерно за полчаса до срока, когда все начинали расходиться. Ну а наутро он обычно не помнил, что ж там было и кому что говорил- вовсе не из-за похмелья, просто просыпался, а что было накануне — не помнил. Так все происходило четко, даже инстинктивно.

«Слушай, Маша, — сказал он, даже не в конце вечеринки, а когда был еще почти трезв, — ты не помнишь, что тут было в семидесятые?» О. стоял возле кухонного окна, в котором была теперь белая пустошь, в ее центре торчали аскетичные детские устройства — качели, какая-то конструкция из труб. Они были новенькими, а еще в прошлый раз, где-то весной, тут ночевали громадные фуры дальнобойщиков, прямо на газоне — почему именно там они устроили себе гнездо, теперь уже навсегда останется тайной.

Дама (47 лет, поздний сын только заканчивает школу, а сама она какой-то торговый менеджер, как иначе; а ранее — зверушка типа черепахи с хвостом, теперь же — того же типа, разве что хвост стал мясистей) мельком выглянула во двор — понять, о чем речь, и сообщила, что, кажется, сарай какой-то стоял. Или забор, похожий на сарай. В общем, как бы ограда вокруг газона, которого тогда и не было. Или времянки какие-то. Тут О. не так, чтобы вспомнил, какие все они были тогда молодые, но что ли вдруг это увидел или же просто ощутил запах всех тогдашних школ и компаний, ну а список традиционных продуктов можно опустить. Он даже вспомнил, как пахло в его школе — там пахло школой.

И вовсе ему не было интересно, что стояло раньше во дворе среди домов, числящихся по ул. Василисы Кожиной, но что-то заставило его спросить. Не так, что он отстранился от жизни, но, будто он какая-то наклейка, у него слегка, чуть-чуть подцепили уголок. Подцепили его за какой-то уголок.

Вообще, в Москве главный цвет школьных зданий какой-то странный. Такой цвет бывает у кирпича, который испекли на небольшой провинциальной фабрике. Он и кирпичный вроде, но что ли бруснично-кирпичный. Конечно, здешние школы такого цвета не прямо из голого кирпича, а покрашены, но — покрашен именно в такой цвет. Моссовет примерно такой же, но ему не хватает этой свекольной брусничности, которая свойственна школам. Не все, конечно, такие. Бывают и голубые с закосом в лазурь, желто-песочные с белым, не говоря уже о силикатных и бетонных, но вот этот, сложно-свекольный цвет по прежнему оставался главным в общеобразовательном учебном процессе.

Сам О. жил на Кутузовском, возле метро «Кутузовская», дом #30/32, в местах обитания советских начальников. Признаться, там было странно. Вообще-то, вожди в #30/32 не жили, они жили в 26-м, 28-м домом была школа, находившаяся чуть в глубине проспекта, за сквером с неожиданными для Москвы деревьями — платаны, что ли? А 30/32-й заселяли в конце 40-х — начале 50-х, его строили для гэбэшников или гэпэушников, как они тогда назывались, а когда после Сталина их пересажали, то стали вселять чиновников из аппарата ЦК, селили там каких-то новых цековских работников среднего звена. Построен дом был ровно как все московские высотки, только навыворот: стена по периметру, высотой в 11 этажей, а вот вместо башни — ее полное отсутствие, прямоугольник двора. Вроде бы руку приложил даже лично архитектор Чечулин. Это был не дом О., он там снимал двушку.

О том, кто жил в доме, ему квартирохозяйка и рассказала. Сама она тут тоже отчасти была чужой, поскольку попала в него когда-то по обмену. Да, в самом деле — в доме до сих пор явно делили всех на своих и приблудных. Тут было даже ветеранское объединение, чьи представители регулярно ходили по подъездам, собирая с жильцов взносы на что-то, а подъезды украшались плакатами «Уважаемые жильцы! Большая просьба весь мусор (рекламу, бутылки, коробки и т. д.) выносить на помойку, соблюдайте чистоту на лестничных клетках! ЭТО ВАШ ДОМ!». Еще было не принято заходить к соседям, предварительно не позвонив, даже к хорошо знакомым. Чего-то они еще и побаивались, видимо.

Теперь тут уже было много нуворишей, в любом подъезде обязательно капитально ремонтировалась очередная проданная квартира, а двор был заполнен большими гладкими темными машинами — похожими на здешних же тараканов. О! Тут были волшебные тараканы: большие, черные, овальные, в самом деле — небольшие «Мерседесы». Редкие, одиночные. Говорили, что они какие-то «мясные»; откуда они лезли и где именно жили — между жильцами консенсуса не было, но мусоропроводами тут не пользовались, стояли забитые. Тараканы, впрочем, являли себя неизвестным способом, хотя и появлялись редко, далеко не каждый день. Бывало, что и неделями не возникали. А потом, раз и — тут, но уже почему-то мертвые, лежа, как правило, на спине.

Лестницы в доме были чистыми, квартиры стерильно-минималистскими, в ванной обычный белый кафель, но еще и стеклянная полочка, чтобы на нее класть зубной порошок, конечно — именно, зубной порошок; открытая круглая коробка порошка здесь напрашивалась. По краям стеклянной полочки в нее были врезаны две аутентичные белые вазочки с тонкой каемкой поверху: для зубных щеток — та, что поуже и длиннее, и, наверное, для бритвенного помазка — пошире и поприземистее. Каемки же были синие, будто веревочки с аккуратными бантиками.