Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги

Наконец Кессель отвез Каруса на Курфюрстендамм, где у него был заказан номер в шикарном отеле «Сюльтер Хоф».

Кессель нашел место и припарковал машину. Они вышли; Карус хотел было протянуть Кесселю руку, но вспомнил, что тот назвал себя вторым вице-президентом МЛПР» и раздумал, сказав лишь:

– М-мда. Может быть, зайдете выпить глоточек чего-нибудь?

И тут Кессель отступил не только на шаг, но и на целый замысел назад. Помолчав секунду, он смерил Каруса взглядом с головы до ног и произнес:

– Какой у вас хороший костюмчик. Красненький!

Каруса передернуло.

– Очень, очень хороший костюмчик, – неумолимо продолжал Кессель.

Карус сделал странный звук губами, но не с угрозой, а. скорее, смущенно, снова оглядел себя и. оставив идею пригласить Кесселя выпить, сказал лишь:

– Ну что ж, герр Крегель, тогда я с вами прощаюсь – И, развернувшись, скрылся в подъезде отеля так быстро, словно внезапно обнаружил, что он голый. Кессель поехал к себе в Нойкельн чрезвычайно довольный.

С костюмчиком у него получилось, конечно, не совсем так, как у Франца-Иосифа с генералом Беком. Генерал был как-никак подчинен императору, а у них с Карусом дело обстояло как раз наоборот (хотя за спиной Кесселя стоял дядюшка). Но «уесть» Каруса, пользуясь выражением того старика из Ишля, Кесселю все-таки удалось. Теперь Карус – его смертельный враг, это ясно. Но, подумал Кессель, теперь Карусу ясно также, что меня ему будет уесть не так просто.

Когда Кессель в конце августа – это был понедельник, 29 число, – прямо со Спикероога (собаки там все-таки были, не было их только на пляже, к которому, собственно, и относился запрет) вернулся в Берлин, первое, что он услышал, не успев даже поздороваться, были слова Бруно: – Хорошо, что вы вернулись, шеф, тут у нас такое было…

– Карус? – тут же спросил Кессель. в первый момент даже испугавшись, что тот в его отсутствие устроил какую-нибудь пакость. – Нет, от Каруса пока ничего не слышно. Это Эгон.

– И что же Эгон? Он вляпался в какую-нибудь историю?

– Я и сам точно не знаю, – ответил Бруно, – пусть он лучше придет и сам все расскажет.

Кессель прошел в комнаты, поздоровался с Эжени, которая передала ему кучу бумаг, накопившихся за август, проглядел бумаги – в них не было ничего нового, и снова вернулся к мысли об Эгоне.

– А вы что-нибудь знаете? – спросил он у Эжени.

– По-моему, кто-то пытался с ним поговорить. Но кто, о чем – мы так и не поняли.

– Хм, – задумался Кессель.

– Зато теперь он больше не воняет, – хихикнула Эжени, но тут же смолкла.

– Это почему? – насторожился Кессель.

– Наверное, я не должна была вам этого говорить. По-моему, мы все-таки нарушили правила конспирации. Понимаете, Бруно…

– Боже мой, что «Бруно»?

– Когда вы уехали, Бруно сказал Эгону: если ты будешь так вонять я тебя помою.

– Ну и что же?

– Ну, он его и помыл. Всего дня через три после вашего отъезда или через четыре. Эгон опять пришел, благоухая как всегда, то есть ужасно, и Бруно спросил: Эгон! Я тебя предупреждал? Предупреждал. После этого он отвел его в ванную и помыл.

Кессель расхохотался.

– Бруно помыл Эгона? Отлично! Вот, значит, как вы тут развлекаетесь, когда меня нет.

– Да, сейчас-то это кажется смешно, но тогда это был сплошной кошмар, честное слово. Эгон вопил так, что сбежалась вся улица и даже с соседней Гарцерштрассе прибегали люди и заглядывали в витрину, чтобы узнать, что у нас происходит. Вот я и подумала, что, наверное, не надо было вам рассказывать. Главное, что потом Эгон… А Бруно как раз его намылил, понимаете, поэтому он выскользнул у него из рук, говорит Бруно, выскользнул – и на улицу.

– Намыленный?

– Да. Пробежал через магазин и выскочил на улицу. Нагишом. То есть совсем. Хорошо хоть, что мыла на нем было много, ничего не видно.

– Неужели прямо на улицу? – рассмеялся Кессель.

– Вот именно! Я сразу подумала, что это нарушение конспирации.

– Вполне возможно.

– Но Бруно, конечно, поймал его. Тут Эгон завопил еще пуще. Даже странно, что никто при этом не вызвал полицию. Хотя Бруно, к счастью, тут же сообразил и закричал публике: не волнуйтесь, граждане! Мы кино снимаем!

– И что потом?

– Потом Бруно попросил меня запереть ванную снаружи и открыть только когда он позовет. На что была похожа эта ванная, господин Крегель, вы и представить себе не можете, честное слово! Бруно говорит, что вода в ней была просто черная.

– А Эгон?

– Если бы я не знала, что это точно Эгон, я бы никогда не поверила. Это был другой человек. Тряпки Эгона Бруно, кстати, пропустил через бумагорезку.

– И как же?…

– А Бруно еще раньше купил ему одежду. Правда, она Эгону не подошла. Бруно пришел в магазин и сказал: дайте что-нибудь на парня помельче, чем я. Но она все равно оказалась ему слишком велика.

– Значит, с тех пор Эгон моется добровольно?

– Наверное. Во всяком случае, он больше не воняет. Или, может быть, еще не воняет. А новую одежду он почти сразу же продал и снова ходит в тряпье из мусорных баков.

В дверь постучали: пришел Эгон. Кессель прошел с ним в Гостиную и попросил Эжени принести Эгону пива, а себе чашку кофе.

– Ей-бо, герр Креель, – сообщил Эгон, – я тут ни при чем. Мешки и мешки, бабки дают, разве я стану трепаться – да я никому!.. А тут возникает, понимаешь, этот бобок (получить от Эгона хоть сколько-нибудь развернутое определение понятия «бобок» так и не удалось). Бобок, значит, в зеленой такой шляпке. Я щас точно скажу, где это было: угол Иоганнисталер и Байфусвег. А я вывеску посмотрел, как называется: Иоганнисталер шоссе, да, и переулочек такой, Байфусвег, дом два. И баки там прямо снаружи стоят, машина за ними по вторникам приходит. Тут он и возник, – сказал Эгон и, чувствуя всю важность своего следующего за этим сообщения, откинулся на спинку стула: – Продай да продай. Мешок, говорит, продай, с бумажными ошметками. Полтинник, говорит, дам, то есть пятьдесят бундесмарок. Ну, я ему сделал козью морду, он тут же набавил: дам, говорит, стольник. А стольник, герр Креель, это для меня туча денег, между прочим.

– И вы продали ему мешок?

– Обижаете, герр Креель. Я же присягу давал. Вали отсюда, сказал я ему, вали, пока цел, хрен собачий. Ну, он потом шляпку свою поправил да и отвалил. Но до того я спросил, на кой ему эта требуха? А я, говорит, старьевщик. Могу, говорит, все время у тебя покупать. Хочешь за каждый мешок две сотни? И тут я подумал: это уже ваши дела, герр Креель. Но только подумал! А сказал вот что: этотмешок я не отдам, а за следующим – приходи. Приходи, говорю, тогда и сговоримся. Следующий-то будет в сентябре, раскинул я, когда вы уже будете здесь и сами все решите. А баки у них чистят по вторникам, тут не ошибешься, так что я могу мотануть туда в любой вторник.