Дарья Асламова - Записки сумасшедшей журналистки

Кайф, когда вещи не имеют над тобой власти, когда они ничего не решают. Он вспомнил, как в детстве мама возила его в дом отдыха актеров, в бывшее имение Островского. Там процветало чудесное наплевательское отношение к внешним формам и условностям. Особым шармом считалось ходить в тренировочных штанах с 33 дырками. Когда кто-то из актеров рискнул прийти на ужин в пиджаке, его заставили вывернуть пиджак наизнанку и лишь потом пустили в столовую. Чтобы стать бомжем, надо обладать немалым мужеством. Свобода на всех уровнях достается дорого. Бомж – это не вид человеческого падения. Бомж – это жизненная позиция.

Сон третий

Он взглядывался в сон, точно медиум, подстерегающий появление картинки в хрустальном шаре. И она появилась. Перо, чернильница, свеча. Он сидит за столом и пишет прощальное письмо перед дуэлью. Лицо его бледнеет и дергается, во рту противная сухость, сердце бьется где-то в пищеводе. Буквы прыгают на бумаге, никак не желая складываться в полноценные слова. Ему приходит на ум солдатская поговорка: "Лучше пять минут быть трусом, чем весь век мертвецом". Он никак не может сделать выбор, кем же ему быть – трусом или мертвецом? Его душа сейчас, как площадь для боя быков, где идет генеральное сражение между мужеством и страхом. Вдруг его осеняет: надо просто первым выстрелить в воздух! За этим достойным решением кроется недостойный расчет. Если обязать противника благородством, можно предотвратить его роковой выстрел.

Как в тумане он бредет к месту дуэли. Как узнать, чье счастье перетянет? Он пытается отыскать на лице противника признаки тайного страха, но тот лишь усмехается в ответ на его безмолвный вопрос. Ему приходится напрячь все Мускулы воли в борьбе с демоном страха, жарко и Дико колотится обезумевшее сердце. В подвалах своих мыслей он тысячекратно празднует труса. Наконец он дрожащей рукой стреляет в воздух. Театральная пауза. Противник с гаденькой улыбочкой поднимает пистолет, целится прямо ему в голову, и в глазах его – убийство.

Он проснулся в холодном поту. Стрелки циферблата, светящиеся в темноте, показывали три часа. Скотт Фицджеральд утверждал, что в потемках человеческой души всегда три часа ночи. Что за сны живут в его подушке? А может быть, днем они прячутся в подземных пещерах, как летучие мыши, и ждут наступления темноты? За окном хлещет дождь, рядом тихонько дышит спящая жена. В такую ночь нет ничего лучше, чем лежать в теплой постели, обнимая спящую женщину и слушая, как снаружи стонет ветер.

Сон четвертый

Каждый разумный человек держит свои желания на привязи, давая им свободу только во сне. Без ведома жены он просмотрел сегодня необычайный сон, по сладости сравнимый только с грезами курильщика опиума. Ему снилась маленькая турецкая баня, где клубился ароматный пар и теснились роем прелестные медноцветные голые девчушки с вениками, мочалками, массажными щетками и прочей банной дребеденью. Они принимали жеманные, целомудренно-бесстыдные позы, и он торопливо отмотал пленку сна назад и включил цензуру. Девчушки нехотя натянули полотенца на бедра. Знаками они приказали ему лечь на кушетку. Ловкие руки принялись осторожно массировать его тело благовонными маслами. Его захлестнуло ранее неведомое чувство, желание безвольно отдаться любым неожиданностям – пусть с ним делают все, что хотят. Ему казалось, что он медленно плывет в облаке из розовых лепестков, опьяняющих своим ароматом. Девушки щебетали, как райские птички, ласкали и тормошили его, дразнили и щекотали. Оцепенев от блаженства, он думал о том, как приятно это редкое состояние беспомощности, когда о тебе заботятся, когда ожидаешь удовольствия и вкушаешь его.

Телефонный звонок расколол мутное зеркало его сна, и, вынырнув из-под его обломков, он схватился за трубку. День начался, но сладкое, обморочное чувство еще не выветрилось. До самого вечера, вспоминая райские ночные отравы, он иногда жмурился от удовольствия, как кот, которого чешут за ухом.

Сон пятый и последний

Ему снилось, что его хоронят. Он лежит в гробу в новеньком черном костюме и слушает пафосные речи, в которых нет недостатка на любых похоронах. Все звуки доносятся до него приглушенно, словно он находится под водой. Он читает на скорбно-официальных лицах тайное, глубинное удовлетворение, что не они лежат сейчас в Ужасном черном ящике, и желание побыстрее Добраться до щедрого поминального стола. Сквозь вволакивающий его ужас он пытается шевельнуть одеревеневшими губами, чтобы крикнуть им "Не смейте! Я живой!", но губы не слушаются его. На могильных плитах он видит надписи: "Мы были, как ты, – и ты станешь, как мы".

Медленно опускается крышка гроба, он слышит, как заколачивают в нее гвозди, как падают первые комья земли. Он стряхивает с себя летаргическое оцепенение, и до него доносится хохот загробного мира. Его, сгусток жизненной энергии, похоронили заживо! Узкий гроб, как камера, где заключенный напрасно ждет амнистии. В припадке утробного ужаса он воет, как дикий зверь, и бьется, как бесноватый, о дубовую крышку. Пена выступает у него на губах, и с криком ужаса он просыпается. Господи, жизнь! Проснуться от такого сна – блаженство, и блаженство осознать, что все это был никчемный ночной кошмар. Какая сложная наука -видеть сны! "Они плоды бездельницы-мечты и спящего досужего сознанья". А может быть, сны – это просто его несыгранные роли. друг с другом по прежним рабочим поездкам, глушили водку и рассказывали бахрейнские истории, употребляя живописные выражения, от которых покраснел бы даже портовый грузчик. Спектакль под названием "Бойцы вспоминают минувшие дни" длился пять часов, пока внизу не засверкали огни ночного Бахрейна, островного государства в Персидском заливе. Моя соседка, изрядно нагрузившаяся дама в темных очках, начала бурно икать, время от времени добавляя благовоспитанным басом: "Пардон". Она истово перекрестилась, когда полный самолет отборных русских шлюх благополучно приземлился в аэропорту города Манамы. Пьяные девицы буквально падали на руки пограничников, которые, помогая им подняться, говорили, закатывая глаза: "О-о, Россия – прекрасная страна!"

Я едва успела занять свой номер в гостинице, как меня пригласили на местную свадьбу. Я выбрала для такого случая свой самый скромный сарафан. Меня сопровождали две приличные русские дамы средних лет Ирина и Галя, случайно попавшие в такое экстравагантное общество и несколько шокированные контингентом нашей туристической группы. Увидев меня, они хором воскликнули: "Даша, это же арабская свадьба, а у тебя голые плечи! Это неприлично!" – "Но это единственное мое платье, прикрывающее ноги", – защищалась я.

Было три часа ночи, когда мы прибыли на свадьбу, в отель "Шератон". Празднество отличалось необыкновенной пышностью, общество буквально лучилось деньгами. Дух захватывало от ослепительного смешения красок ярких тканей и золота. Мы увидели множество опаляюще красивых женщин со сладкими газельими глазами и чеканными, словно на монетах, лицами, в осыпанных блестками декольтированных вечерних нарядах. Некоторые были даже в коротких платьях, обнажающих точеные колени и изящные икры. Меня ошеломила горячая, бьющая в глаза красота этих пряных долгоногих брюнеток, и я в своем сарафанчике почувствовала себя сельской простушкой, попавшей в королевский дворец. Мужчины были одеты как в современные костюмы, так и в традиционную одежду – белые свободные рубахи до пят и белые головные платки. Люди наслаждались изысканными блюдами шведского стола и заказывали в баре напитки в огромном количестве. Эта роскошная трапеза казалась современной сказкой из "Тысячи и одной ночи". Мне рассказали, что в день и ночь свадебного банкета любой человек с улицы может зайти на торжество и будет принят как дорогой гость. Меня поразило количество и тяжесть золотых колье, которые обременяли женщин. Казалось, Дамы соперничают в массивности и изощренности украшений. При каждом вздохе женские шеи и груди искрились неправдоподобным блеском. Рассказывают, что каждый жених обязан подарить своей невесте золота на сумму 5000 динаров (это приблизительно 13 000 долларов).