Дарья Асламова - Записки сумасшедшей журналистки

– И все же, скажи, как ты себе-это видела,! когда мы вместе?

– Мне хотелось, чтоб ты взял меня на руки и любил до тех пор, пока я не попрошу пощады. Чтобы ты сделал мне больно, взял меня силой, разрывая на части.

– А я мечтал о нежности. Как по-разному мы это видим.

– Послушай, у нас, наверное, вид сумасшедших. На нас все смотрят.

– Плевать. Хочешь, я сделаю это сейчас?!

– Что? Залезешь под стол, задерешь мне юбку и вылижешь меня досуха? Давай.

Только ты струсишь.

Я поддразнивала его, он сделал вид, что лезет под стол. "Стоп, стоп!" -закричала я, и мы оба рассмеялись. Затерянные в большой, шумной зале, мы глубже и острее чувствовали взаимную близость и отчужденность от всех прочих, и у нашей беседы было только три темы: я – это я, ты – это ты, а все прочие – чужие. Осторожно, ласково я нащупывала мед и шафран его души. Ну, где ты? Почему ты прячешься? Доверься мне. Вот же я, перед тобой, гибкая, теплая жизнь, которая тянется к тебе. Возьми меня, держи меня. Отмой мою душу, запачканную московской копотью и грязью.

Я искала на его лице следы готовности к капитуляции. И пядь за пядью он сдавал позиции. Улетучивался холодок самозащиты, оттаивал лед, намерзший за годы успеха. В какой-то момент мы оба раскрылись и стали полностью беззащитны, уязвимы, как младенцы. Мы тут же дали торжественное обещание никогда не лгать друг другу, говорить только правду. (Безумие! Как будто это возможно?!)

Он словно забыл о том, что у нас нет будущего и это последняя наша ночь. Он то и дело забегал вперед, мечтая о том, как познакомит меня со своими друзьями, или планируя какую-нибудь совместную вылазку. Я тут же, не без яда, напоминала ему, что этого не будет.

Было три часа ночи. Ресторан опустел, и только в углу дремал официант, прикрывшись салфеткой, как белым флагом. Нас не осмелились выгнать. Мы выпали из времени. Где-то я читала, что исчезновение времени есть первый признак влюбленности. В нетерпении мы взялись за руки, но даже поцеловаться нам было негде. Я сжала ноги, чувствуя меж ними тонкую боль усмиренного влечения. Боже мой, как это странно! В моей жизни было много мужчин, одни доставляли мне удовольствие, другие нет. Но никогда я не испытывала оргазма от невозможности прижаться к мужскому телу, коснуться чужих губ губами.

– Я так больше не могу, пойдем в туалет, – сказал он умоляющим голосом.

– Ну уж нет, – грустно ответила я. – Если это когда-нибудь произойдет, то только не в мужском туалете. Распугаем всех официантов.

Наступило отрезвление. Ночь улетучивалась, не суля больше никаких даров. Карета снова превратилась в тыкву, а лошади – в мышей. Мы вышли на улицу, в предутренний холод. В небе едва теплились звезды, словно маленькие лампады на кладбищенских могилах. "Обещай мне, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, любая помощь, ты мне позвонишь", – сказал он, заглядывая мне в лицо, – еще такой близкий, но уже отстранившийся. Я кивнула, мечтая только об одном – поцелуями стереть с его лица упрямое выражение. "Мой шофер отвезет тебя домой. Прощай". Я села в машину, боясь стряхнуть с себя прекрасную усталость этой ночи. Все это напомнило мне раннюю юность, когда сон успешно заменялся выпивкой и любовью. Страшно подумать о той минуте, когда машина остановится. Мне бы сейчас ехать и ехать, чтобы заглушить боль. Страшно, когда за окном начнет дымиться серое утро. Что у меня было? Шесть счастливых часов. Не так уж мало. "Титаник" затонул быстрее. Гораздо быстрее.

Поцелуй Деда Мороза

Его звали Душан. В постели я звала его "душка Душан", чего он явно не заслуживал. Кроткое югославское имя совсем не вязалось с его несносным характером. Он был маленьким, красивым, увертливым, как угорь, с холодным, ленивым сердцем и по-змеиному гибким телом. И язык у него был, как у змеи, – когда он хотел меня, с языка его капал мед лести, когда добивался своего, шипел, как гадюка, и поцелуи его отдавали стрихнином. Иногда мне казалось, что у него вместо члена костяной клюв, которым он терзает и рвет мои внутренности, словно хищная птица. Наш союз сложился из садомазохистских побуждений, – ему нравилось мучить, а мне мучиться. Он был более толстокожим, чем дорожный чемодан, и не успевала я на него обидеться, как он тут же давал новый повод для возмущения. Мы встречались с завидной регулярностью раз в неделю и воевали в постели с большим пылом. Кое-как наладив эту невеселую любовь, мы держались за нее так же крепко, как держатся родители за убогого, больного ребенка, – чем он слабее, тем дороже им. Даже этот суррогат любви был диковинкой для двух одиночек, затерянных в огромном мегаполисе, – чужестранца, занятого сомнительным торговым бизнесом, и девочки-студентки из общежития.

Когда Душан, как всегда саркастическим тоном, предложил вместе встретить Новый год, я слегка растерялась. Этот праздник ассоциировался у меня с чем-то плюшево-сентиментальным, розово-пушистым, с запахом мандаринов и подарками в валенках, но никак не с прозаической любовной связью. Но выбор у меня был небольшой – либо слоняться по общежитию из комнаты в комнату, напиваясь до одурения, либо поехать с Душаном за город в престижный партийный пансионат, куда иностранцы за доллары покупали двухдневные путевки. Я предпочла второе.

Вечером 31 декабря разыгралась классическая новогодняя метель. Душан заехал за мной на своем пожилом "Мерседесе", и мы поехали за город, тревожно вглядываясь в снежную ночную муть за! стеклом. Пансионат оказался огромным серым зданием в очаровательной рамке старого леса. Построен безвкусно, зато с подлинной страстью к совдеповскому великолепию. В номерах "люкс" все, что полагается, даже фарфоровый сервиз на небольшой кухне, из которого я тут же утащила чашку с блюдцем для нужд общежития.

Душан подготовился к празднику со всей серьезностью. Он переоделся в смокинг, от чего я слегка прибалдела. (До этого я видела смокинги только в кино.) Передо мной стоял расфранченный молодой светский хлыщ. Но я тоже не сплоховала – короткое вечернее платье из рыже-лимонного бархата и туфли на высоченных каблуках, которые я надела из чистой вредности. Душан сразу как-то измельчал, теперь он доставал только до моего плеча. Мы величественно спустились в ресторан, где гостей встречали не- молодые взволнованные официантки в белых на-' колках. Тяжкая гроздь громоздкой хрустальной люстры, просторность натертого до блеска паркета, бархатные портьеры на окнах, в складках которых копилась многолетняя пыль, и порционные тарелочки с салатом оливье на столах. Пушистая елка в центре зала душно и сладко благоухала хвоей. Запах детства. Я растрогалась.

Мы заключили решительное перемирие на новогодний вечер. Не хватало еще собачиться под звон курантов. Нашей благопристойности хватило минут на тридцать. Мы ели "комплексный ужин" и пили привезенное Душаном французское вино. Он получал удовольствие от моего невежества в винах и менторским тоном зачитывал мне лекцию о свойствах бургундского. "Чтоб ты пропал!" – с тоской подумала я, отпив глоток перехваленного вина и наблюдая, как Душан разделывает рыбу с видом заправского хирурга.