Эрнест Брылль - Тетка

Потому и приходили они к нему за бумажками. Молодой Бачевский скрупулезно выписывал их, ставя на каждой свою четкую подпись. Как законный наследник, он имел право отдавать то, что ему принадлежало. Никто, – даже если слухи о скором падении власти коммунистов подтвердились бы, – не смог бы отменить эти дарственные.

Отменить их мог только он сам, бачевский помещик, одержимый, если верить Тетке, после того пожара манией раздачи крестьянам родовых владений. Вот почему и возникла мысль принудить помещика отказаться от дарственных. Поставить его лицом к лицу с деревней, и пусть он объявит во всеуслышание, что дарственные – недействительны, что, подписывая аккуратно выведенные на больших листах канцелярской бумаги «акты братского пожалования земли», он был не в своем уме.

Мнение деревни – и оно непоколебимо – гласит, будто все, что случилось потом у статуи Флориана, было задумано обезумевшей от алчности старой помещицей. Она якобы донесла «лесным» о тайной реформе, она внушила им страшную по своим последствиям мысль о насильственной отмене пожалованной земли. Слушая рассказы о том, как она в течение нескольких недель сносилась с руководством «истинной Польской Армии», уговаривая «лесных» выступить в защиту усадьбы, я – несмотря на твердую убежденность в ложности всех этих подозрений – вынужден был признать, что вообще-то Тетка способна была на такого рода действия. Как случилось на самом деле, теперь уж никто не узнает. Но если она и вправду пыталась столь рискованным способом склонить брата к отмене дарственных, то, конечно же, не предвидела, просто не могла предвидеть его гибели.

Помещик был схвачен солдатами «истинной Армии» во время одной из дальних своих прогулок, – он часто совершал их теперь – то ли для поправки здоровья после недавней болезни, то ли – это мое мнение – чтобы ограничить до минимума свои встречи с Теткой. Итак, Бачевский, приведенный под конвоем на середину деревни, должен был под дулом парабеллума, приставленным к его торчащим из-за худобы ребрам, отречься от всех своих обязательств.

Впрочем, на это рассчитывал и Михал. Ошеломленный неожиданным поворотом событий, он рассказывал, что, наблюдая за всем этим сквозь щель в стене своего укрытия, он даже курок револьверный не взвел, так убежден был, что через минуту молодой Бачевский начнет послушно зачитывать протянутую ему бумагу.

– Он такой спокойный стоял, что я только об одном и подумал, не пришло бы им в голову в довершение всего ближайшие овины обшарить. Ведь не я один прятался. Деревня уж наперед знала, откуда они идут, еще прежде чем его к Флориану привели. Ну и, как обычно, перед приходом «лесных» люди стали поросят прятать, муку; девушкам – тем, что покрасивше, – за гумном велели отсиживаться. А у меня даже мысли такой не было, чтоб добро спасать. Только собственную шкуру. Даже кожуха не прихватил.

Про кожух он то и дело поминал, словно одна уж эта картина – он, в одном пиджачишке перебегающий дорогу, где слышен уже визг свиней, заталкиваемых за двойные стенки дровяных сараев, – доказывала бессмысленность какой-либо попытки сопротивления.

– Кто знал, что он таким гордым окажется, – рассуждал Михал, пытаясь объяснить, почему он не решился применить оружие. – Кто знал, что он, Бачевский, не захочет врать даже по принуждению.

Минут через пятнадцать у статуи Флориана собралось почти все население деревни. Еще тянули, ждали тех, кто жил теперь в развалинах усадьбы. Офицеры, окружавшие Молодого Помещика, нервно постукивали носками запыленных сапог о каменный цоколь статуи римского легионера – покровителя пожарников. Один из них, словно раздраженный равнодушным ликом Флориана, с усилием льющего воду из ковшика, взял из рук солдата винтовку и стал поправлять четки, криво висящие на руках святого.

– Так можно порвать веревку, и все рассыплется, – равнодушно заметил Бачевский. – Все тут сгнило от дождя.

– Церковное хозяйство обычно приходит в упадок, когда священнику грезится правление Христа на земле, – ответил офицер. – О Рыболове грезит, – прибавил он, закурив сигарету. – Вы, пан Бачевский, наверно, внимательно слушали его проповеди в прошлое воскресенье. Так вот, когда вы уйдете отсюда, будьте любезны, передайте ксендзу от нас горячий поклон, а так же просьбу, чтобы в этих сказаниях о двух ипостасях Христа – и где он вроде короля, и где как бедный Рыболов по свету скитается и учит равенству между людьми, – он не заходил бы слишком далеко. Покорнейше просим об этом…

– Когда уйду отсюда… – задумчиво произнес Молодой Помещик.

– Ну да, уйдете, вот только маленькие формальности уладим. Во всяком случае, мне бы не хотелось в будущее воскресенье слышать проповедь с красивой цитатой из Евангелия: «раздайте все нищим и следуйте за мною…»

– Нельзя запретить священнику цитировать Евангелие, – заметил Бачевский. – Это же входит в его обязанности.

– Насколько я помню, в том же Писании сказано о Христе, что он пришел не мир принести на землю, но меч. Так, во всяком случае, проповедуют ксендзы в соседних приходах. Я думаю, с проповедями о раздаче всего нищим несомненно надо обождать, пока кончатся эти бредни о реформе.

– Тихо там, – рявкнул вдруг кто-то в шеренге солдат, окружавших группу офицеров, и словно бы окрик этот имел силу удара, под ноги одного из конвоирующих помещика «лесных» покатился сверток, отобранный у какой-то бабы. Офицер осторожно отодвинул его и, прислушиваясь к стонам хозяйки узелка, – ее ткнули прикладом в живот, – быстро повернулся к Бачевскому.

– Вас, я вижу, не очень трогают эти рыдания. Верно говорили, что Бачевские – люди твердые.

– А вы, капитан, разве не из поместья? – поинтересовался помещик.

– Нет, из деревни. Хозяйство у меня.

– Как это, хозяйство?

– Вы, помещики, верно, думаете, что мы отсиживаемся в лесах ради того лишь, чтобы вас защищать, – рассмеялся капитан. – Вам-то все равно конец. Но сейчас нельзя допустить, чтобы землю получили от коммунистов.

– Почему же? Земля-то одна…

– У вас еще есть несколько минут на размышление. Вот придет наше время – тогда подписывайте эти бумажки на здоровье. И приверженцем Евангелия мы тоже никому быть не воспрещаем. Но не сейчас. Не сейчас. Сперва усадебная земля, а потом колхозы и кулаки. Я был там у них, в Советах, – он придвинулся к Бачевскому, – понимаете? Был. Видел, как все это происходит. Быстрехонько, – проскандировал он и, явно утомленный этими объяснениями, направился в ту сторону, где солдаты, образуя широкое каре, присоединяли к собравшейся толпе батраков, живших теперь в руинах усадьбы.

Итак, все было готозэ к той минуте, когда Молодой Помещик, выслушав краткое обращение капитана к собравшимся крестьянам, должен был зачитать врученную ему бумагу. Этим актом он добровольно признавался перед лицом всех собравшихся в минутном помрачении рассудка, что повлекло за собой поспешный и непродуманный поступок – дарственные на землю. Разумеется, дарственные эти – недействительны. Эту истину должен был внушить собравшимся маленький чернявый подпоручик.