Амос Оз - Мой Михаэль

Я ответила:

— У моего отца были теплые руки и горячее сердце. Он владел магазином электро- и радиотоваров, но был плохим коммерсантом. Я помню, как он стоит и моет посуду, обрядившись в мамин передник. Тряпочкой протирает пыль. Выбивает покрывало. Мастерски готовит омлеты. Рассеянной скороговоркой произносит благословения, зажигая свечи на Хануку. Считается с мнением даже самых ничтожных людей. Старается всем нравиться. Будто каждый — ему судья, а он — подсудимый, и приговорен вечно сдавать на «отлично» длящийся без перерывов экзамен — во искупление какого-то невидимого изъяна.

Михаэль сказал:

— Тот, кто станет твоим мужем, должен быть человеком очень сильным.

Начал идти тонкий дождик. Пал туман, серый, густой. Дома казались невесомыми. В квартале Мекор Барух промчался мимо нас мотоциклист, обдав брызгами. Михаэль погрузился в свои мысли.

У моего порога я приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Он погладил меня и обтер мой мокрый лоб своей горячей рукой. Его губы как-то сyматошно коснулись моей кожи. И он назвал меня холодной прекрасной дщерью иерусалимской. Я сказала ему, что он мне нравится. Если бы я была его женой, то не позволила бы ему оставаться таким тощим. В темноте он казался хрупким подростком. Михаэль засмеялся. Если бы я была его женой, сказала я, то научила бы его отвечать, когда с ним разговаривают, а не бесконечно улыбаться, будто в мире не осталось больше слов. Михаэль сглотнул слюну, взглянул на разрушающиеся лестничные перила и сказал:

— Я хочу на тебе жениться. Пожалуйста, не отвечай мне сейчас.

Снова закапал ледяной дождь. Я дрожала. На мгновение мне стало приятно, что я совсем не знаю, сколько ему лет. Однако, по его вине я сейчас дрожу. Верно, мне запрещено приглашать его к себе. Но почему бы ему не предложить, чтобы мы отправились к нему? Когда мы вышли из кино, Михаэль дважды порывался сказать что-то, но я оборвала его замечанием: «Это банальность». Что он пытался сказать, я уже не помню. Понятно, что ему можо будет держать кота в доме. Какое чувство покоя он вселяет в меня. Почему тот, кто станет моим мужем, обязан быть очень сильным человеком?

Спустя неделю мы вместе поехали в кибуц Тират Яар, что в Иудейских горах.

В кибуце Тират Яар была у Михаэля школьная подруга, одноклассница, которая вышла замуж за кибуцника. Михаэль упросил меня поехать с ним. Ему очень важно, сказал он, представить меня этой подруге.

Подруга Михаэля оказалась женщиной сухой, высокой, исполненной горечи. Походила она на ученого мужа своими серыми волосами и плотно сжатыми губами. Двое детей неопределенного возраста притаилась в углу комнаты. Что-то в моем лице или в моем наряде вызывало у них порывы безудержного смеха, который они пытались сдержать. Я чувствовала себя неловко. Около двух часов вел Михаэль шутливую беседу со своей подругой и ее мужем. Я была забыта после трех-четырех вежливых фраз. Угостили меня негорячим чаем и сухими бисквитами.

Потом, в темноте, мы шли к шоссе. Дорога, по обеим сторонам которой выстроились кипарисы, соединяет Тират Яар с шоссе, ведущим к Иерусалиму. Жесткий ветер колол лицо. В закатных сумерках виднелись горы Иерусалима и, казалось, замышляли недоброе. Михаэль шагал слева. Молчал. Не нашел для меня ни единого слова. Он был чужим, и я была чужой. Я помню странный миг: нехорошее острое чувство пронзило меня — я не бодрствую и не пребываю в настоящем времени. Все это уже однажды со мной происходило. Или кто-то много лет назад сурово предупредил меня, чтобы не ходила я в темноте по этой черной дороге в компании со злым человеком. Время перестало быть размеренным и ритмичным. Его течение расщепилось на несколько прерывистых потоков. Это было в детстве. Или это сон. Или какая-то жуткая история. Вдруг меня обуял ужас перед человеком, идущим в темноте слева, не произносящим ни слова. Поднятый воротник пальто упирался в его подбородок. Фигура его тонка, будто он — тень. Черная кожаная студенческая фуражка, надвинутая на глаза, скрывала большую часть лица. Кто это? Что ты о нем знаешь? Не брат твой, не родственник, не друг детства, а чужая тень, в пустынном месте, в темени, в поздний час. Вдруг он нападет на меня? Может, он болен? Ни один человек не сказал тебе о нем ни единого слова. Почему он не говорит со мной? О чем размышляет? Зачем притащил меня сюда? Какие планы строит? Ночью. За городом. Я одна. Он один. А что, если все, что он мне рассказал, — обдуманная ложь? Он вовсе не студент. И не Михаэль Гонен. Он сбежал из психушки. Он очень опасен. Когда это уже было со мной в прошлом? Кто-то мне уже давно говорил, что именно так случится несчастье. Что это за протяжные голоса, доносящиеся со стороны темного поля? Даже свет звезд не пробивается сквозь кроны кипарисов. И в садах кто-то есть. Если я закричу, заору, кто меня услышит? Чужак прибавил шагу, ступая твердо и резко, не считаясь со мной. Я намеренно отстала, но он и не заметил. Зубы стучали от холода и страха. Воющий зимний ветер хлестал нещадно. Этот замкнувшийся человек не принадлежал мне; напротив, он был далек, глубоко погружен в себя, будто я — это только его внутренняя мысль, я не существую. «Михаэль, мне холодно». Он не слышит. Может, я не произнесла это вслух. Я закричала изо всех сил:

— Мне холодно, и я не могу бежать так быстро.

Как человек, которого оторвали от его мыслей, Михаэль бросил мне:

— Еще немного. Еще немного, и мы выйдем к остановке. Терпение.

Сказал и снова замкнулся, утонул в своем широком пальто — и исчез. Горло мое сжалось, и глаза наполнились слезами. Я была обижена. Унижена. Боялась. Мне нужна была его ладонь. Я знакома только с ero ладонью, а его я совсем не знаю. Совсем.

Холодный ветер переговаривался с кипарисами шепотом, исполненным враждебности. Радость исчезла из мира и нигде ее не было: ни в кипарисах, ни в осыпающейся дороге, ни в горах, темнеющих окрест.

— Михаэль, — предприняла я отчаянную попытку, на прошлой неделе ты говорил, что слово «лодыжка» кажется тебе красивым. Ради Бога, скажи, знаешь ли ты, что туфли мои полны воды, и лодыжки болят, будто я иду по полю, усеянному колючками?

Михаэль вдруг обернулся, порывисто, пугающе. В полумраке он уставился на меня растерянными глазами. Передо мной оказалась его мокрая щека, теплыми губами он впился в мою шею, будто ребенок, сосущий грудь. Весь дрожал. Холодным и мокрым было его лицо. И выбрит он на этот раз плохо. Каждую щетинку на его подбородке я ощущала собственной кожей. Так приятна на ощупь грубая ткань его пальто — будто погружаешься в теплый, тихий поток. Он расстегнул пуговицы пальто, прижал меня к себе. Мы были вместе. Я вдыхала его запах. И тогда почувствовала, что он существует. И я тоже. Я не была одной из мыслей, притаившихся в нем, а он не был страхом, что во мне. Мы были реальностью. Я ощутила его сдерживаемую панику. Я наслаждалась ею. «Ты мой», — шептала. «Никогда не отдаляйся», — шептала. Мои губы коснулись его лба, его пальцы отыскали мой затылок. Ero прикосновение к затылку было стыдливым и осторожным. Дрожь била нас. Вдруг я вспомнила про ложечку в его пальцах, там, в буфете «Терра Санта»: как хорошо ей было в его руке. Если бы Михаэль был злым человеком, то и пальцы ero были бы злыми.