Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Мухаммед человек образованный, литературный. Жажа в молодости была красавицей, да и сегодня выглядит неплохо. Сын, – как звали его не знаю, – ровесник Доктора, работал инженером, был холост и жил с родителями. Дочка с мужем жила отдельно.

Мухаммед со мной здоровался сквозь зубы, не поднимая глаз; Жажа – с улыбкой, полной загадки.

Сын Галины Васильевны и Геннадия Александровича Борис женился, нужно было отделять молодых и Черноголовины разменяли квартиру на две. На их место вселились супруги Молчановы – инженер проектного института Володя с женой Лилией, тоже проектировщицей, и двумя детьми подросткового возраста. Лилия, хоть по отчеству и Ивановна, – крымская татарка, так что Володя единственный русский на весь дом.

Не все сразу. Об остальных соседях рассказ впереди.

Меня зовут Мырза,

Я работать не хоша.

На это есть рус Иван, -

Пусть выполняет план.

Таня Ушанова жаловалась: "В Алма-Ате много казахов". На что возражал Шастри:

– Таня, не суди по нашему институту.

– Нурхан, да не сужу я по институту, – упрямилась Ушка, – Каждый день еду на работу в переполненном автобусе и больше половины пассажиров – казахи.

Шастри советовал потерпеть:

– Это студенты. Вот закончат учебу, тогда и разъедутся по аулам.

Из русских не одной Ушановой от казахов двоится в глазах. К примеру, у Мули мнение о казахах не столь наивно-откровенное, как у

Тани, но, чувствуется, что к аборигенам у него имеется свой счет.

Ненавидит он и евреев, что, впрочем, не мешает ему дружить с Зямкой.

Что до самого Толяна, то к нам у него отношение, по-своему, сердечное: "Все вы, казахи, для меня на одну морду". Далее вообще святотатство. Жар жар – казахская свадебная песня, а

Зяблик поет: Жарь! Жарь!

Что говорят про нас русские, в общих чертах можно представить, если еще с середины шестидесятых за Кунаевым укоренилось негласная должность царя зверей.

Если судить по нашему институту, то я бы не сказал, что казахов в городе много. Скорее, наоборот. Хотя все относительно. На взгляд местных русских, могло показаться, что нас действительно незаслуженно много.

Все потому, что директор казах. И это тогда, когда всем известно, что к Чокину претензий по этой части ни у русских, ни у казахов существовать не могло. Тем не менее, Ушка права в одном: угодные всем черты национального характера проявляются в человеке, когда рядом поблизости нет собрата по крови. Тогда уж волей неволей человек подстраивается под старшего брата, и являет собой лучшие образцы поведения на производстве и в быту.

В институте кроме казахов, русских, евреев, татаров и немцев трудятся мордвины, лакцы, дунгане.

Дунганин тот же китаец, только мусульманизированный. Закир

Янтижанов дунганин, одногодок Руфы, родом из Панфилова, живет в частном доме на Первой Алма-Ате. Закир в институте работает давно, занимается электровооруженностью, готовит справки для Чокина -

Янтижанов хранитель большого статистического материала по энергетике за длительный период.

У него хороший музыкальный слух, машина "Москвич 412". Дружбу водит с Руфой и Шастри, как и лабораторное большинство, недолюбливает Кула Аленова.

Жена Закира Зоя гостям подает традиционно дунганское – лагман, манпар, слойки с джусаем. По особым случаям в доме Янтижановых готовит и дядька Закира из Панфилова. Родственник жарит на быстром огне мясо. Сковородка маленькая, закировский дядя подбрасывает мясо, то приближая, то удаляя от огня сковородку.

Китай экспортирует на Запад водку "Маотай". Знатоки говорят, что под лагман лучше всего пить как раз "Маотай". Закир сам не пьет, но для гостей водка русская у него всегда есть.

Однажды Шастри гостил несколько дней у дунган и рассказывал нам:

– Представляете, хозяйка встает в пять утра. Готовит завтрак. До того вкусный, что если надумаю еще раз жениться, то в жены возьму дунганку.

Закир поставил на место Лал Бахадура Шастри:

– Дунганский народ оброзеет от неслыханной чести.

Референт Чокина болезненно переносит антикитайскую пропаганду, не любит книгу Владимирова "В особом районе Китая", про уйгуров говорит, что от них всего можно ожидать.

Шастри как-то заметил: "Когда мы сбиваемся в кучу, то забываем о том, что о нас могут подумать". Ежели привычка свыше нам дана, то истоки легкомысленного отношения к памяти о себе берут начало из образа жизни кочевников. Переезжая с места на место в поисках нетронутого раздолья, на приглянувшееся джайляу, чабан первым делом вбивает колышек, привязывая тем самым юрту, перегнанную скотину, домашний скарб к новой отметке. Ориентиром чабану в пути к новому кочевью служит Млечный путь, глядя на звезды, чабан мысленно проводит линию между колышком и оконечностью созвездия.

Трава скотом повыедена, та, что еще осталась, вбита копытами в землю, так, что лучше вновь сниматься к новому кочевью. О чем думает скотовод, вглядываясь в холодное мерцание Млечного пути? Скорее всего, о том, успеет ли до первого снега откормиться скотина, как пройдет зимовку семья, где лучше пополнить запасы муки, чая. Думы чабана, как и у всех, – о быте, задача одна – дожить, дотянуть до весны. Важно, однако, не то, о чем он, перегоняя скот, думает. Мысль пришла и ушла, считай, что и не было ее. Важно, что он, чабан, покачиваясь в седле, чувствует.

За лето чабан меняет по несколько раз место перекочевки. И каждый раз, вбивая очередной колышек, он опять же примеряется к Млечному пути, фиксирует себя у новой точки отсчета. Может ли сказаться на поведенческих признаках человека, нации, перманентная смена точки отсчета? Опытные наблюдатели считают, что может, ибо, по их мнению, как раз в механическом повторении ритуальных операций более всего и проявляется власть бессознательного, с которой и берут начало все наши достоинства и слабости.

Во что вгоняет чабана созерцание Млечного пути? Судя по последствиям – в радость.

Казах и ведет себя как чистый метафизик. Берет в руки домбру и поет напропалую обо всем, что видит вокруг себя. Айтыс – конкурс певцов – собой больше напоминает состязание в перепевке. Кто больше напел слушателям, тот и победил.

"После ухода Кунаева на пенсию перестроечная печать много писала о казахском трайбализме, о влиянии его на подбор руководящих работников. Что межжузовое соперничество никогда не прекращалось – это верно. Нередко оно принимало постыдные формы. При Сталине за такие дела по головке не гладили, но в скрытом виде, на бытовом уровне, несогласие с вознесением того или иного представителя соперничающего рода благополучно сохранялось и разгорелось с новой силой при Хрущеве. При Брежневе немало руководителей обкомов, райкомов не просто не скрывали неприятия выдвиженцев из других родов, но и оказывали явное противодействие недругам, вставляли им палки в колеча. До мордобоя и перебранок не доходило, но в своем кругу, руководители, не стесняясь, бахвалились тем, как им удалось свалить с должности, затесавшегося в их стан олуха из другого жуза.