Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Месяца два назад видел Шефа в парке панфиловцев. Он купался в бассейне с какими-то ханыгами, – рассказывал Пила. – Не сразу узнал его, Шеф на себя не похож, похудел…

Пила не первый, кто удивлен в каких компаниях видит Шефа. Для

Пилы, кто с кем ходит, имеет значение. Для меня тоже.

Для Шефа же баре бир.

В квартире Меченого проходной двор. В разговорах Шефа с Меченым по телефону мелькают клички "Сорок пятый", Лелик, Пантелей. У

Омарова Шеф пропадает неделями. Возвращается черный, исхудавший.

Отлеживается, отъедается и читает скопившиеся за его отсутствие газеты, журналы. Пауза между запоями составляет примерно месяца полтора.

…– Тетя Шаку сказала, что ты подал на развод. Это правда? – спросил Пила.

– Правда.

"С экранов телевизоров на голубых огоньках народ приветствовали космонавты. Эдита Пьеха пела "Дунай, Дунай, а ну узнай…, Людмила

Зыкина затягивала долгую, как жизнь, песню про то, как "Издалека долго течет река Волга"…

Сквозь плотные кордоны и треск радиоприемников к нам прорвались битлы. Отходил в лучший мир незатейливо вихляющийся твист, на смену диссонансному року пришла гармония мыслей и чувств… Это мы поняли позже, что такой случай выпадает раз в столетие, когда гениальность двух лидеров совпала с единым чутьем и вкусом всех четверых…

Феномен гения в искусстве не поддается рациональному толкованию. Гениальность в музыке обретается в мире иррациональных понятий, символов, которые любого человека наедине с собой пугают, страшат своими непривычностью и непонятностью, что усиливает томление сердца и одиночество души. Существо гениальности как раз и состоит в том, что исторгая из себя легко и свободно, одолевающую его иррациональность, носитель божьей милости дает всем нам возможность на минуту-другую вырваться из плена одиночества с бесхитростным восклицанием: "Боже, как хорошо!".

Молодежь жила помимо битлов и предчувствием перемен. Советы еще не вторглись в Чехословакию, венгерская трагедия 56-го понемногу забывалась, коммунистическая идея справедливости стараниями Мао обретала новых сторонников, в предместьях Гаваны проходил тренировку отряд бывшего Президента Национального банка Кубы Эрнесто Че Гевары.

Идеи Мао шагали по планете. Революционные мысли, облеченные в простые, понятные всем формы, находили отклик не только у обездоленных жителей Америки и Африки, но и, что самое поразительное, и у пресыщенной утехами цивилизации западноевропейской богемы. Как бы там не рассуждали политологи, учение о Мировой революции основывается идее праведности, сострадании к угнетенным братьям, в то время как буржуазная мораль оставляет мало места простым человеческим чувствам, а производственные отношения при капитализме и вовсе выхолостили истинный смысл человеческого бытия.

В Германии, Италии, Франции стали возникать кружки юных маоистов. Здесь набирались на свой лад ума-разума будущие лидеры красного террора Ульрика Майнхофф, Томас Баадер, заглядывал на огонек сюда знаменитый иррационалист Пазолини…

…Вдали от глаз и ушей простого народа развернулась кампания против антисталинистов. Интеллигентский шум после выхода в "Новом мире" "Ивана Денисовича" поутих, но джинн был уже выпущен из бутылки. Давно уверовавший и утвердивший себя на роль духовного спасителя России, Солженицын ввязался в схватку с властями. Сам факт возникновения явления Солженицын, признание властями насущной необходимости препираться с идеологическими последователями неистового антисталиниста, говорили о многом.

Для обывателя сие служило свидетельством бесполезности, никчемности гражданского противоборства с режимом, для сильных духом, напротив, это означало, что власти в расерянности, ежели так всерьез и близко к сердцу восприняли антисталинисткие выпады от чего и стали кучно бить наповал зародыши инакомыслия.

Многие, особенно из тех, что постарше, сомневались в стойкости

Солженицына. Писатель по определению в общем-то человек трухлявый, не способен долго держаться под натиском сатанинских слуг.

Ведь те же Ахматова, Зощенко, Пастернак и те не выдержали, сломались. А были они художники слова не чета рязанскому учителю физики. Сомневающиеся в железобетонности Солженицына не учли одного:

Александр Исаевич был по внутреннему своему содержанию гораздо больше политик, нежели писатель. А то, что истинно художественного в его опусах было незначительно, мало занимало как его тайных единомышленников, так и его официальных оппонентов.

Любой политик всегда, сам того не ведая, находится под надежным покровительством сатанинских сил. Именно дьявольский искус во что бы то ни стало расквитаться с обидчиками позволяет им сколь угодно долго держать бойцовскую стойку, какой бы степени ожесточенности не приняло бы характер противоборство с другой сатаниснской стороной.

Сатанинское изобретение – борьба до последней капли крови – нравится мирянам, потому как она щекочет нервы как аттракцион мотогонки по вертикальной стене…

Как изощренный слуга дьявола, Солженицын ввел таки власти в искушение, вызвал на себя, казалось бы, всесокрушающий огонь партийной пропаганды, заставил считаться с собой. Хотя, строго говоря, иного выхода у властей вроде бы и не было. Но с другой стороны, власти демонстрируя рутинерскую неразворотливость, по причине необоримой принципиальности не смогли опуститься до того, чтобы элементарно перекупить на свою сторону неугомонного фрондера.

Не думаю, что среди средних по должности клерков из ЦК КПСС, а среди них было немало по-настоящему рассудительных специалистов, не нашлось бы такого, кто бы не мог предложить тому же Суслову или

Демичеву поставить на Солженицына дьявольскую приманку, соблазнившись которой писатель непременно попал бы в капкан разочарования отечественной и зарубежной культурной элиты. Вероятнее всего идея сыграть на слабости Солженицына существовала среди интеллектуальной обслуги ЦК КПСС. Не предложили они ее из опасеняи прослыть в глазах начальства беспринципными вояками идеологического фронта.

Сыграть они могли на явной слабости, которую ни власти, ни поклонники фрондера не принимали во внимание. На бросающееся в глаза несоответствие уровня политических заявлений и деклараций писателя со значимостью в художественном понимании его произведений. Как мастер слова Александр Исаевич и тогда был слаб, и позже прибавил немного. Понимал ли сам писатель, что он далеко не

Шолохов и не Федин? Наверняка. И верно посмеивался над властями, обратившими огонь по ложному обозу. Потому-то характер его крепчал еще сильнее по мере того, как режим отвечал на его наскоки все так же без выдумки, не сходя с места с истоптанной вдоль и поперек классвой позиции, в сущности, не заботясь о результативности контрвыпадов. Отстрелялись в газетах и доложили по начальству: все, мол в порядке, всыпали контрику по первое число.