Владимир Краковский - Один над нами рок

В цехе состоялось торжественное целование Пушкина с Дантесом. Им налили. Чокаясь, Сашок произнес: “За тебя, макаронник!”, на что

Дантес ответил: “Будь здоров, угрофинушка!” – и оба засмеялись, что развеяло последние опасения. Мы поняли, что конфликтов в нашем коллективе больше не будет.

Смешно, но факт: когда на следующее утро Пушкин выточил первый долгожданный винтик, он у него получился обыкновенным. Мы испугались, однако, скрыв страх, сказали весело: “Это с перепою”. Нисколько не расстроившись неудачей, Пушкин ответил:

“Просто руки отвыкли от настоящего дела” – и стал разминать пальцы, шевелить ими, но не как мы все это делаем, а как-то по-крабьи, вернее, по-осьминожьи, словом, так, будто каждая его рука – маленький спрут,- очень странно он шевелил пальцами. А дело было уже осенью, пусть еще в самом ее начале, однако день уже сильно укоротился и утро было почти как ночь, а тут еще в городе объявили борьбу за экономию электроэнергии, которой в стране становилось все меньше,- накануне к нам в цех приходила специальная комиссия во главе с вооруженным человеком, половину лампочек они вывинтили, причем и ту, которая хорошо горела, так что неперегоревших осталось совсем мало, в цехе был мрак, конечно, не такой, о каком говорят: хоть глаз выколи,- все-таки слегка видно было, но почти совсем ничего, лишь тени да силуэты.

И вот в этой, нельзя сказать, чтоб кромешной, но все ж тьме

Пушкин шевелил пальцами, и они у него засветились. Не скажу, чтоб сильно, но неземным сиреневым светом… Потом он засмеялся, и руки его погасли. Он сказал: “Ну-ка, посветите мне…”. Мы зажгли ему свечку, и он выточил второй винтик. На что уж мужественный человек Вяземский, но у него руки дрожали, когда он этот винтик стал ввинчивать. И тут напряженное молчание разрядилось громом аплодисментов: винтик ввинчивался не в ту сторону, в какую Вяземский его ввинчивал! Совсем немного времени понадобилось Пушкину, чтоб восстановить прежнее умение!

Не дожидаясь конца аплодисментов, толстячок убежал в кабинет и отшлепал королю Королевского архипелага факс: “Приступаем к выполнению вашего заказа. Задержка была вызвана серьезными внутриполитическими помехами, уже устраненными. Шлите аванс”.

Узнав, что он не терял времени даром и что из нашего цеха в эфир полетели слова: “Шлите аванс”, мы поаплодировали и ему.

Это был незабываемый день, когда цех то и дело взрывался аплодисментами.

Был праздник.

Но, к сожалению, новая жизнь всегда начинается не сразу после того, как ее наступление отпраздновали. Таков мировой закон: сначала люди радуются победе, потом им становится хуже прежнего, они кричат: “На кой мы побеждали?”, но потом все ж наступает хорошая жизнь. Люди говорят: “Вот сейчас бы победу и праздновать”. Но, увы, она уже отпразднована накануне черных дней. Этот закон можно формулировать и другими словами: новое всегда наступает гораздо позже, чем его наступление провозглашают. Есть еще и третья формулировка: за новое часто принимают разрушение старого. Люди разваливают осточертевший дом, в котором долго мучились, так как он насквозь прогнил, и на развалинах начинают радостно плясать и пить шампанское. А протрезвев, видят: над головой вообще никакой крыши. И говорят:

“Давайте сначала построим новый дом и только после этого устроим праздник”. Но поздно, бутылки уже пустые.

И наконец есть четвертая формулировка: не кричи “Гоп!”, пока не перепрыгнешь. Эту формулировку дает нам народная мудрость.

А один поэт сказал на этот счет так: пока ветвь в цвету, она тянется вверх – это ее дар Богу; подождите, пока, отягощенная плодами, она не склонится к земле – это уже нам, людям…

Начались огорчения, которых мы не предвидели. Бывшие заказчики не сразу понимали, о чем толстячок ведет с ними речь. Спикер

Аделии, например, послал толстячка подальше русским матом, поскольку учился когда-то в университете имени Лумумбы, после чего объяснил, что выдает дочку замуж и поэтому просит в ближайшие полтора-два месяца его не беспокоить… Император

Розалии, как сообщила его секретарша, уехал в Европу с чемоданом героина и вернется, как только толкнет его по приемлемой цене…

А король Королевского архипелага вообще был свергнут и к власти пришло Братство Великого Любвеобильства, которому хитроумные винтики и даром не нужны, поскольку оно порвало с технотронной цивилизацией и занято построением общества, в котором каждый каждому не только друг, товарищ и брат, но еще и отец, и сын и где за недоброжелательный взгляд кого бы то ни было в сторону кого бы то ни было – четвертуют, чтоб другим было неповадно не любить друг друга…

К счастью, в соответствии с вышеописанным законом неудачи не тянулись вечно. У толстячка уже щеки опали и едва ворочался во рту язык, когда, наконец, обзванивая земной шар, он нашел тех, кому винты, завинчивающиеся не в ту сторону, в какую их завинчивают, нужны. Императорствующий архимандрит Амалии и вице-президент Корнелии, исполняющий обязанности уехавшего в

Кэмбридж сдавать экзамены за второй курс президента, в один голос воскликнули: “Позарез нужны! Срочно шлите! Аванс потом!”, на что воспрянувший толстячок, демонстрируя неожиданно прекрасную дикцию, закричал: “Потом? Аванс потом не бывает! – опухоль с его натруженного языка как-то мгновенно спала.- Кто это вам без предоплаты, интересно, за станок встанет, Пушкин, что ли? Как раз Пушкин предоплату и требует. Если же сегодня ее не вышлете, а мы завтра не получим – вычеркнем из списка клиентов!”

Самоуверенный тон возымел действие. На том конце проводов пере пугались и в один голос закричали: “Случайно сорвавшееся с нашего языка потом – недоразумение! Через час предоплату отправим! Может, даже через сорок минут!”

Назавтра аванс пришел. Неделю мы праздновали. Но потом засучили рукава. Работали запоем. Бывало, по восемнадцать часов не покладали рук. Одни отливали из гадолиния заготовки, другие приваривали сбоку штуковину из орихалка, третьи – обтачивали, четвертые – полировали…

После всего этого, так сказать, полуфабрикат поступал к Пушкину.

И он священнодействовал: нарезал резьбу. Мы сначала посадили наших девчонок – Наташку, Аньку и бабку Арину на контроль: каждый винтик завинчивать и отвинчивать, проверяя качество, но

Пушкин работал без брака, и мы вскоре контроль сняли. А чтоб чем-то девчонок занять, велели им разносить нам бутерброды. Ведь даже сходить пообедать у нас не было времени!..

Какие-то неизвестные государства стали присылать просьбы делать винты и для них, но мы отвечали: “Ввиду загруженности, новых заказов не принимаем”. Только если какой-нибудь президент или король, изложив просьбу, добавлял: “Заранее благодарен”, мы, вздохнув, решали: этому сделаем, так и быть.