Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8

Потом мы долго сидели и пили водку. Точнее, пил один он, а я просто косел вместе с ним от избытка чувств и вспоминал пьяного Вознесенского, который говорил мне что-то про вертикальные поколения, в которых нет возраста, а есть единение душ. Юноша так же, как и я, ненавидел всю эту хренократию. А когда я заметил к слову, что одну из очень — очень! — больших шишек уже заказали, он взвился под потолок.

— Да я б этих гадов собственными руками вешал на фонарях! Жаль фонарей не хватит…

Неделю назад то же самое мне говорил таксист, что подвозил меня в аэропорт с консилиума по архаической этнологии. Слово в слово!

Потом мы пошли вниз. И долго били морды охранникам из «фирмы». Те визжали, рыдали, распускали сопли, грозились заявить в милицию и подать в суд. В ответ мой пунктуальный и законоисполнительный милицейский друг вытащил из широких милицейских штанов лист бумаги и ручку.

— Свидетели! — грозно объявил он многочисленным зевакам, что радостно смаковали побоище. — Кто будет свидетелем! Подпишите протокол!

Старушки, пенсионеры, мамаши с колясками и бомжи с алкашами начали деловито расходиться.

— Мы не свидетели, — сказали они хором.

Я несвидетель. Я просто зернышко в этом огромном мешке, что называется жизнью. Кто несёт этот грязный и драный мешок? Куда? И зачем?! Кеша говорил. Создатель… Я не уверен в этом.

Зерна сыпятся во все прорехи… Но мешок не пустеет. На мешке печатью чёрная восьмёрка… («большая», хе-хе!). Когда мешок качает из стороны в сторону, она превращается в знак бесконечности, в эдакую тоскливую и занудную ленту Мёбиуса… В прореху я вижу рог дьявола. Диа-Вола — бога Ваала, Бела, Велеса и Волоса. Это он князь мира сего. Он незрим, как гравитация.

Он правит жизнью.

А Бог просто отдыхает.

Он уже сделал своё дело.

Зёрна летят в прорехи… в пустоту, где нет никакого рая и никакого ада, нет гурий и эдемов, серафимов и кущ… где нет ничего, даже пустоты.

Увы…

Нынче не то, что при проклятом тоталитаризме, когда была тишь да гладь, пустые лагеря и Божья благодать. Нынче мочат на каждом шагу: в основном у подъездов, в подъездах и в сортирах. По десятку на день. А то и по три. Демократия! Не захочешь, а кого-нибудь пришьёшь… Кого-нибудь? А почему кого-нибудь? Может, перед тем, как пришить, немного мозгами пораскинуть… Ай, да чёрный человек! ай, да сукин сын!

Ведь в России нашей непутевой пока до виновника всех бед доберутся, перемочат половину неповинного народонаселения… да и то не доберутся. Это только во-ланды всякие встречные-поперечные, с которыми не надо заговаривать, наперёд знают, кому какой кирпич на голову спихнуть… А мы всё больше в соседе главного вражи-ну видим. Калечим ближнего своего почем зря, чтоб дальние боялись. А дальние не боятся, а смеются… над убогими дураками.

Вот и Кеша опять звонил, каялся:

— Стыдно, сам себя уважать перестаю, Юра! — плакался он мне. — По мелочевке работаю… на неделе двух губернаторов списал да банкира, блин! меня уже тошнит от этих банкиров! Не хотел… противно руки марать, да пацаны уговорили, у них семьи, тяжело без работы…

— А губернаторов за что? — спросил я, хотя мне было плевать и на одних мародёров, и на других.

— Одного рыбная шобла слила, другого таможенники. Оба, сучары, не по чину долю с хабара драли…

— Так ты б заодно и шоблы-ёблы эти слил, остохренели они всем, не меньше отцов народа! — я знал, что говорил, я знал, что когда какого-нибудь «народноизбранного» бугра сливают, веселится и ликует всё народонаселение — праздник! бальзам на душу!

— Слил, — грустно признался Кеша, — только опять на сходняке будут пинать, мол, заказчиков скоро не останется… не принято у нас, Юра, кур резать, что золотые яйца несут. Я б и о пузанов руки не поганил, да бабульки с дедульками письма шлют: один, сучонок, всех поморозил на севере, другой азерам храм под казино сдал… пришлось наказать. Они ж иначе не понимают. Слыхал, небось, намедни у чеченов бизнес-центр спалили? Моё дело. Сейчас людишек всё международными террористами пугают, чтоб вконец охмурить, забить и обобрать. А я, Юра, народный террорист… Я за народ…

Кеша говорил правду: со всей Россиянии писали ему горестные послания-жалобы, больше, чем в Кремль и прокурорам, добрая весть шла о Кеше по стране великой, никому кроме него не нужной.

Глазунов писал его портрет, а Клыков лепил статую.

— Богоугодное дело делаешь, — сказал я, — это тебе зачтётся. А про главное, небось, забыл?

Кеша засопел в трубку.

Я его хорошо понимал. Так бывает. Когда поднавалит-ся нечто огромное, тяжкое и давящее, так хочется расслоиться по частям, на мелкое и суетное.

— Схемы строю, — наконец ответил он.

Но меня, старого ловца душ человеческих, не так просто было провести. В жизни всегда планы лопались, конструкции рушились и дело делать приходилось вне схем.

— Кеша, готовиться и прожекты лепить можно всю жизнь, — начал я зачитывать ему моральный кодекс строителя хрустальных замков и городов солнца, — а проще, как говаривал один знатный покойничек из парижского Пантеона, ввязаться в драку, а там поглядеть, кому рога вперёд сшибут… Кстати, как твои видения?

— Каждую ночь приходит… — признался Кеша.

— Пьёшь?

— На хлеб мажу!

— И что говорит?

— Помалкивает. Стоит в углу… и помалкивает. А у меня душа рыдает и трещит по швам… весь в слезах просыпаюсь. Из Швейцарии самого дорогого психотерапевта присылали… восемь сеансов!

— Ну и что?

— Нашим оказался. Петров, Моисей Соломоныч…

— Да, я не про него! Что нашёл? Диагноз какой?! Кеша засопел. Обычно он сопел и кряхтел, когда не мог

решиться, говорить или нет. Торопить его не стоило. И я молчал, уже догадываясь, что он скажет.

— Толковый мужик. Долго по душам беседовали, — начал Кеша издалека. И вдруг выдал как на духу: — А после восьмого сеанса положил руку мне на плечо, гад, в глаза поглядел, печально и мудро, будто из плена вавилонского, и сказал: «Кеша, этот заказ надо выполнять. Надо!»

Я замер на своём конце провода. Будто предо мною встала вдруг тень черного человека и пахнуло ночью.

— Я ему, мол, Абраам Моисеич, а клятва Гиппократа? Вы же доктор?! — бубнил Кеша. — А он мне: «Послушайте старого еврея, молодой человек. Вам дали хороший заказ, чего вы пыль подымаете, делайте таки ваше дело…» Я чуть со стула не упал. Профессор! Светило!!

Надо было успокоить друга.

— Кеша, любой фельдшер, ежели визави, [8] Попросту: vis-a-vis или tet-a-tet. скажет тебе то же самое. Кончай комплексовать! Займись делом.

— А чёрный? — спросил он с ужасом.

— А что, чёрный, он тебя трогает, что ли?

— Нет…

— Ну и ты его не трогай! Делай своё дело… и не ной!