Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки

Нам предложили совершить поездку в Осетию, обещая ужасы и стрельбу. Когда совсем стемнело, мы тронулись в путь на двух машинах. Это было совершенно абсурдное путешествие. Нас пять раз обыскивали – один раз осетинская милиция, два раза российские военные и два раза неизвестные с автоматами в руках, самовольно проводившие проверку всех машин. В результате в десять часов вечера нам велели покинуть территорию Осетии, так как начинался комендантский час. Во время обысков мы успели пообщаться с осетинами и почувствовать их страх перед необузданной ненавистью ингушей. "Да, возможно, история на их стороне, – говорили они. – Но ведь на этой земле уже выросло несколько поколений осетин, которые считают эту землю своей. Куда же им уезжать от родных домов? К чему ворошить прошлое? И разве можно смыть старую несправедливость новой кровью?" На обратном пути мы заехали посмотреть дом, где раньше жил Берия. Это великолепный особняк, стоящий у реки. Нам показали бассейн, специально построенный для Берии, черного человека. Как гласит легенда, его строили из могильных плит, которые бесстыдно забирали со старинных кладбищ. По преданию, каждый вечер бассейн заполнялся молоком и в нем купали красивую осетинскую девушку, предназначенную для утех хозяина. Холодной осенней ночью, под таинственный лепет речной воды, эта страшная сказка показалась былью.

В воздухе чувствовался запах смерти, которая затаилась на некоторое время, но вскоре явится, гремя своими страшными инструментами. Мы тогда не знали, что спустя год постепенное отравление ненавистью даст свои плоды, и этот клочок земли зальет кровь. Жестокие молодые волчата, не поддающиеся никакой дисциплине, под науськивание старших кинутся убивать. Между осетинами и ингушами ляжет непроходимая тропа смерти.

То, что собой представляет затяжная Кавказская война, я имела возможность наблюдать в Южной Осетии, в Цхинвали. Я должна была лететь в командировку вместе с журналистом "Комсомольской правды" Сергеем Соколовым.

Ранним ледяным декабрьским утром мы приехали на Чкаловский военный аэродром.

Ветер гнал в лицо мелкую колючую снежную крупу, и настроение у нас было препаршивейшее. Мы подошли к маленькому военному самолету, который летел до Владикавказа, и сказали летчикам, что мы журналисты и что у них должно быть распоряжение из Министерства обороны на наш счет. Нас послали подальше и заявили, что самолет взлетает ровно в девять часов утра без всяких журналистов на борту.

Без двадцати девять мы добрались до единственного общественного телефона на всем аэродроме. Перед ним выстроилась молчаливая очередь. Я не помню суть тех аргументов, которые я излагала собравшимся вперемешку со слезами, но после маленькой истерики меня пустили к телефону. Было без десяти девять, когда я наконец дозвонилась до Саши Ростовцева, заместителя начальника пресс-центра МВД.

Саша велел мне не отходить от телефона, а сам стал связываться с Министерством обороны. Очередь заволновалась. "Девушка, – обратился ко мне суровый офицер, – вы же сказали, что только на одну минутку. А прошло уже пятнадцать минут. Мы тоже все опаздываем". Я мимикой дала понять, что ничем помочь не могу. Скандал разгорелся. В этот момент я увидела в окно, как самолет зажег сигнальные огни и Двинулся к взлетной полосе. "Саша, – завопила я в трубку, – самолет улетает".

"Даже если он взлетит, мы его посадим", – сказал рассвирепевший Ростовцев.

Очередь злорадствовала, наблюдая, как самолет уверенно набирает скорость, готовясь взлететь. Но вот произошло чудо. Наглая машина затормозила, и из нее выкинули куцую веревочную лестницу мощью кокетливых улыбок, слез, мнимого гнева я могла лепить из них все, что угодно. Я для них в этой снежной пустыне источник живой воды, и в моей слабости они черпают свою силу.

Когда вино и водка подействовали даже на крепкие головы, я, сославшись на усталость, попросилась спать. Меня уложили в той же комнате, где шла пьянка, на одну из железных кроватей, покрытую грязным матрасом. У меня так гудело все тело, что даже такая постель без белья казалась мне раем. Я легла, не раздеваясь, и укрылась чьим-то тулупом. Несмотря на крики и шум, я мгновенно уснула. Очнулась я примерно через час, когда все уже стихло, половина гуляк храпела на койках, а за столом сидели, допивая водку, хозяева хибары. Их лица освещал только слабый свет от печурки. Парни говорили очень тихо: "Она такая тоненькая и хрупкая, а мы так грубо с ней себя вели… Она, наверное, обиделась и рано легла спать. Какая милая девочка! Вот так живешь и за- бываешь, что бывают такие девушки на свете… Мы уже позабыли хорошие слова". Я наслаждалась подслушиванием раз- " говора трех заматеревших мужиков, одичавших от странностей кочевой судьбы, от постоянного предчувствия опасности, от отсутствия смягчающего женского влияния. Они обнажи- ли свое одиночество перед лицом стихии, имя которой – Женщина.

Вскоре офицеров сморил сон, они бесцеремонно потеснили своих товарищей.

Семеро мужиков уместились на трех узких кроватях. А я долго ворочалась, прислушиваясь к дружному мужскому храпу. Изредка какой-нибудь солист вырывался из общего хора, выдавая звонкую трель, иногда кто-нибудь протяжно стонал.

Прислушиваясь к тяжелому дыханию мужчин, я гадала, какие им видятся сны, и они вдруг показались мне детьми, маленькими незащищенными мальчиками, нелепо наряженными в военную форму и отягощенными автоматами. Я подумала о том, как разумно распределены роли – они великодушно готовы делиться со мной своей силой, а я, не рассуждая, отдам им свою нежность.

Проснулись мы в шесть часов утра от адского холода. Печка – единственный источник тепла в огромной комнате – давно погасла. Не умывшись, без воды и еды мы снова отправились с путь.

Цхинвали – уютный маленький городок, чье очарование не сумели разрушить даже регулярные ракетные обстрелы. В декабре, несмотря на пронизывающий холод, здесь цвели поздние розы. Снег остался высоко в горах.

Первым делом мы явились в штаб российских войск, к полковнику, ну, скажем, Фролову Анатолию Петровичу. В любой "горячей точке" я всегда вхожу в комнату высокого начальства с независимым видом первого персонажа и тут же усаживаюсь на стол, болтая в воздухе ножками и расточая улыбки. Суровый темперамент военных тут же дает себя знать. Мои оригинальные манеры доводят их до точки кипения, они дают волю своему гневу и начинают орать: "Вы не на танцульки приехали. Это война, а не игрушки". Постепенно их гнев утихает, женское легкомыслие способно поработить любого мужчину. Под влиянием красоты и кокетства военный человек сгибается, как тонкая веточка. Мужчины, облеченные властью, так устают на войне от постоянной ответственности, от тяжести частых смертей товарищей, от ежедневно подстерегающей опасности, что при виде залетевшего яркого мотылька в образе девочки-журналистки их сердца мгновенно тают, как сливочное масло в тепле.