Эльчин Гасанов - Черная черта

Теодору, он понял грязную суть доллара.

Они встретились в последний раз, на сей раз сидели у Леши дома.

Его жена, Матильда, полная женщина лет 40, типичная дурында, накрывала стол.

На белой скатерти стояла тарелка с дымящимися картошкой и мясом, соленые огурчики, серый хлеб, русская водка.

Леша рычал на жену, требовал принести то или это, она скакала как кенгуру, сохраняя обаяние, Леша же просто выказывался перед

Теодором. Пьяным уже был.

– Слышь, Теодор, хоть ты меня и сделал человеком, но я то!…я то дворянин! Я русский дворянин! Мой дед кадетом был – важно крикнул Леша.

– Кадетом? – переспросил Теодор. – Если у тебя голубая кровь, то чего ж такая красная рожа?!

– Ты Теодор это брось! Мой дед кадет! И это козырь мой! Понял, ко

– зырь! – орал Леша.

– Да-а-а. Как мало человеку нужно для счастья, – заметил Теодор.

– Согласен. Но ведь даже этого нет! – жадно тюбнул Леша. – Тебе то что, Теодор. У тебя все есть! А плевать на все можно только тогда, когда все у тебя есть. Ты великий, Теодор. Ты гений! Я горжусь нашей дружбой. Леша стал рассыпаться в любезностях, не боясь, что потом его будет трудно собрать.

Теодор резко привстав, быстро зашагал в коридор, будто что – то забыл, и ему надо срочно ехать. Надел куртку, и вышел в блок. Ему противно стало, затошнило от Леши.

Через пару дней Теодор пил пиво, закусывая его солеными мухами, и вдруг он получает факс, его карман пипикнул, бумага вылетела, и

Теодор читает:

'Дорогой Теодор! Ваша идея с дворником рухнула! Хоть он и стал богаче, но остался все – таки дворником. Так лучше быть педагогом, получать свои гроши, чем на Джипе ездить, ходить в костюме 'Кельвин

Кляйн', кушать осетрину и черную икру, но убирать с подворотни дерьмо. Это цыплячье богатство'.

Жильцы кооперативного дома.

Белый катер разрезал волны, ветер волосы колышет. Прохладный бриз нежно ласкал лицо. Пассажиры забились в кабины, остальные стояли на палубе. Парни курили, влюбленные парочки шушукались, дети метали в море огрызки яблок.

Чуть в стороне у борта стояла молодая женщина. Курносая, с белой шалью на голове. Высокая, чуть сутулая, черное платье подчеркивало ее тонкий стан. Глаза большие, серо – голубые. На вид ей было лет

40. В глазах комплекс необъяснимой вины.

Окатив взглядом резвившихся мальчишек, разулыбила лицо.

Она была непонятна окружающим, слишком переменчива. Часто стеснялась мужчин, опускала глаза перед ними, и напротив, могла на банкете станцевать с незнакомым негром.

Могла демонстративно выкурить турецкую сигару и выпить бутылку русской водки, швырнуть на пол, разбить в дребезги дорогой бокал на глазах у публики, и наоборот, надеть шаль, сидеть тихо, мирно, а по утрам делать пробежку вокруг школьного стадиона. Ужасно консервативна. Душилась только духами "Красная Москва".

Она была понятна с первого взгляда, но не понятна с первого слова. Была не совсем понятна даже для самой себя.

"Я не понимаю себя, не контролирую, порой мне кажется, что я – оборотень. Я с тревогой смотрю на будущее, а будущее с тревогой смотрит на меня" – говорила о себе.

К ней подошел мужчина тех же лет, облокотился о барьер, закурил.

– Гражданочка, простите меня за наглость, вы тут одна?

– Нет, – она жадно глядела в море.

– С кем же? – он стал осматриваться вокруг. – Я уже минут 20 наблюдаю за вами, а вы все одна.

– Это вам кажется, что я одна. Я тут беседую, – она встряхнула головой, и из под белой шали на плечи ее рассыпались каштановые локоны.

– С кем же, с кем? – он пристально взглянул на нее.

– С ним, – она большим пальцем указала вверх, в небо.

Мужчина вытаращив глаза, поднял глаза кверху, взглянул на белые облака, и криво усмехнувшись, сказал:

– Да, конечно, главное, не просто кинуть камень в чужой огород, а еще и попасть в его хозяина, – сказав это, отошел от нее.

Через час катер пришвартовался к берегу, пассажиры сходили на пристань. Среди них были две пожилые дамы.

Одна из них резко дернула другую, глазами указав на женщину с белой шалью, которая шла чуть впереди них.

– Смотри, Рая, ты знаешь эту молодую особу? – синканула она ей в ухо.

– Нет, кто же она?

– Это же Рота. Рота!

– Как? Та самая?

– Да!

– Да тише ты!

– Это та, которая родственница Иуды?

– Да, да. Она его потомок. Их много, они все расплодились как тараканы, как мухи. И вот она тут, в Баку.

Женщина, которую звали Рота, быстро зашагала прочь, пронеслась мимо всех прохожих, отдаляясь от них все дальше.

В кулуарах театра русской драмы болтают двое.

– Так это же Теодор, тот самый!

– Да не может быть!

– Голову кладу. Это потомок Аскольда Вазова…Того самого!

– Это тот?!

– Ну да. А кликуха у Теодора Чарли.

– Чарли?

– Да. Фамилия была Айвазян, но он ее переделал на Руни.

– А почему Чарли?

– Это прозвище. Но все равно он является потомком Аскольда Вазова.

– Это тот самый…

– …Тшш…тише…Об этом не писал не Плиний, ни Тертуллиан, ни

Тацит, ни даже сам Зенон Косидовский.

– А что там было то конкретно?

– Одно я знаю точно: когда пророка перед распятием засадили в темницу, вот этот самый Аскольд Вазов его отымел.

– Как отымел? Трахнул что ли?

– Ну да, опустил, обезличил. Но об этом факте все умолчали. Об этом факте знали перу жрецов и легионеров Понтия Пилата. После тщательных расспросов пришли к выводу, что факт гомосексуального контакта Аскольда с пророком безоговорочно подлинен.

Это великая тайна пророка. Признать историчность этого факта конечно же трудно, но кто это сейчас докажет? Да и нужно ли вообще кому?

– Нет конечно.

– Ну и все.

– Значит этот Теодор родственник Аскольда?

– Да. А Аскольд был другом и племянником самого Иуды. С Иудой было все обговорено, но люди этого не знают. Им не дано это знать.

Теодор уставшим видом бродил по скверу. Справа на скамейке сидела молодая женщина с грудным ребенком. Шестимесячный ребенок – мальчик егозничал на руках молодой мамаши. Теодору понравился краснощекий малец, он подошел к ним.

– Какой хороший малыш! Это мальчик?

– Да, мальчик, – улыбнулась она в ответ.

Теодор достал из кармана плитку шоколада, протянул ребенку.

– Спасибо, не надо, – вступилась мать.

– Все нормально. А можно я подержу его на руках? Не бойтесь, всего секунду я поиграюсь, и верну.

Он взял у немного удивленной матери малыша, тот бойко вскинул руки, Теодор приблизил лицо к его лику. Малыш построил гримасу, стал корчить мимику, мигать глазками, улыбаться. Этого было достаточно,

Теодор вернул ребенка мамаше.

– Спасибо, я этого хотел.

– Чего вы хотели? – укладывая ребенка в коляску, спросила мать ребенка.